Евгений Евтушенко

Талант есть чудо неслучайное [книга статей]

Москва

Советской писатель

1980

Евгений Евтушенко, известный советский поэт, впервые издает сборник своей

критической прозы. Последние годы Евг. Евтушенко, сохраняя присущую его таланту

поэтическую активность, все чаще выступает в печати и как критик. В критической

прозе поэта проявился его общественный темперамент, она порой открыто публици-

стична и в то же время образна, эмоциональна и поэтична.

Евг. Евтушенко прежде всего поэт, поэтому, вполне естественно, большинство его

статей посвящено поэзии, но говорит он и о кино, и о прозе, и о музыке (о

Шостаковиче, экранизации «Степи» Чехова, актрисе Чуриковой).

В книге читатель найдет статьи о поэтах — Пушкине и Некрасове, Маяковском и

Неруде, Твардовском и Цветаевой, Антокольском и Смелякове, Кирсанове и

Самойлове, С. Чиковани и Винокурове, Вознесенском и Межирове, Геворге Эмине и

Кушнере, о прозаиках — Хемингуэе, Маркесе, Распутине, Конецком.

Главная мысль, объединяющая эти статьи, — идея долга и ответственности таланта

перед своим временем, народом, человечеством.

(© Издательство «Советский писатель», 1980 е.

ВОСПИТАНИЕ ПОЭЗИЕЙ

Cлавный воспитатель любого человека — его жизненный опыт. По в это понятие

мы должны включать не только биографию «внешнюю», а и биографию

«внутреннюю», неотделимую от усвоения нами опыта человечества через книги.

Событиями в жизни Горького было не только то, что происходило в красильне

Кашириных, но и каждая прочитанная им книга. Человек, не любящий книгу,

несчастен, хотя и не всегда догадывается об этом. Жизнь его может быть наполнена

интереснейшими событиями, но он будет лишен не менее важного события—

сопереживания и осмысления прочитанного.

Есть люди, которые говорят: «Я читать люблю... только не стихи». Тут кроется

неправда — человек, не любящий поэзию, не может по-настоящему любить и прозу,

воспитание поэзией — это воспитание вкуса к литературе вообще.

Поэт Сельвинский когда-то справедливо сказал: «Читатель стиха — артист».

Конечно, и читатель прозы должен обладать артистизмом восприятия. Но обаяние по-,

эзии более, чем прозы, скрывается не только в мысли и в построении сюжета, но и в

самой музыке слова, в интонационных переливах, в метафорах, в тонкости эпитетов.

Строчку Пушкина «глядим на бледный снег прилежными глазами» почувствует во всей

ее свежести только читатель высокой квалификации. Подлинное прочтение

художественного слова (в поэзии или в прозе) подразумевает не бегло почерпнутую

информацию,

7

а наслаждение словом, впитывание его всеми нервными клетками, умение

чувствовать это слово кожей...

Однажды мне посчастливилось читать композитору Стравинскому стихотворение

«Граждане, послушайте меня...». Стравинский слушал, казалось, вполслуха и вдруг на

строчке «пальцами растерянно мудря» воскликнул, даже зажмурившись от

удовольствия: «Какая вкусная строчка!» Я был поражен, потому что такую неброскую

строчку мог отметить далеко не каждый профессиональный поэт. Я не уверен в том,

что существует врожденный поэтический слух, но в том, что такой слух можно воспи-

тать, — убежден.

И я хотел бы, пусть запоздало и не всеобъемлюще, выразить мою глубокую

благодарность всем людям в моей жизни, которые воспитывали меня в любви к поэзии.

Если бы я не стал профессиональным поэтом, то все равно до конца моих дней

оставался бы преданным читателем поэзии.

Мой отец, геолог, писал стихи, мне кажется, что талантливые:

Отстреливаясь от тоски, Я убежать хотел куда-то, Но звезды слишком высоки, И

высока за звезды плата...

Он любил поэзию и свою любовь к ней передал мне. Прекрасно читал на память и,

если я что-то не понимал, объяснял, но не рационально, а именно красотой чтения,

подчеркиванием ритмической, образной силы строк, и не только Пушкина и

Лермонтова, но и современных поэтов, упиваясь стихом, особенно понравившимся

ему:

Жеребец под ним сверкает белым рафинадом.

(Э. Багрицкий)

Крутит свадьба серебряным подолом, А в ушах у нее не серьги — подкопы.

(П. Васильев)

От Махачкалы до Баку Луны плавают на боку.

(Б. Корнилов)

Брови из-под кивера дворцам грозят.

(Н. Асеев)

6

Гвозди бы делать из этих люден, Крепче бы не было в мире гвоздей.

(Н. Тихоном)

Тегуантепек, Тегуантепек, страна чужая,

Три тысячи рек, три тысячи рек тебя окружают.

(С. Кирсанов)

Из иностранных поэтов отец чаще всего читал мне Бёрнса и Киплинга.

В военные годы на станции Зима я был предоставлен попечению бабушки, которая

не знала поэзию так хорошо, как мой отец, зато любила Шевченко и часто вспоминала

его стихи, читая их по-украински. Бывая в таежных селах, я слушал и даже записывал

частушки, народные песни, а иногда кое-что и присочинял. Наверное, воспитание

поэзией вообще неотделимо от воспитания фольклором, и сможет ли почувствовать

красоту поэзии человек, не чувствующий красоту народных песен?

Человеком, любящим и народные песни, и стихи современных поэтов, оказался мой

отчим, аккордеонист. Из его уст я впервые услышал «Сергею Есенину» Маяковского.

Особенно поразило: «Собственных костей качаете мешок». Помню, я спросил: «Л кто

такой Есенин?» — и впервые услышал есенинские стихи, которые тогда было почти

невозможно достать. Стихи Есенина были для меня одновременно и народной песней,

и современной поэзией.

Вернувшись в Москву, я жадно набросился на стихи. Страницы выходивших тогда

поэтических сборников были, казалось, пересыпаны пеплом пожарищ Великой

Отечественной. «Сын» Антокольского, «Зоя» Алигер, «Ты помнишь, Алеша, дороги

Смоленщины...» Симонова, «Горе вам, матери Одера, Эльбы и Рейна...» Суркова, «Не

зря мы дружбу берегли, как пехотинцы берегут метр окровавленной земли, когда его в

боях берут...» Гудзенко, «Госпиталь. Все в белом. Стены пахнут сыроватым мелом...»

Луконина, «Мальчик жил на окраине юрода Колпино...» Межирова, «Чтоб стать

мужчиной, мало им родиться...» Львова, «Ребята, передайте Поле \ пас сегодня пели

соловьи...» Дудина; все это входило В меня, наполняло радостью сопереживания, хотя я

еще

9

был мальчишкой. Но во время войны и мальчишки чувствовали себя частью

великого борющегося народа.

Нравилась мне книга Шефнера «Пригород» с ее остраненными образами: «И,

медленно вращая изумруды зеленых глаз, бездумных, как всегда, лягушки, словно

маленькие будды, на бревнышках сидели у пруда». Твардовский казался мне тогда

чересчур простоватым, Пастернак слишком сложным. Таких поэтов, как Тютчев и

Баратынский, я почти не читал — они выглядели в моих глазах скучными, далекими от

той жизни, которой мы все жили во время войны.

Однажды я прочитал отцу свои стихи о советском парламентере, убитом

фашистами в Будапеште:

Огромный город помрачнел, Там затаился враг. Цветком нечаянным белел

Парламентерский флаг.

Отец вдруг сказал: «В этом слове «нечаянный» и есть поэзия».

В сорок седьмом я занимался в поэтической студии Дома пионеров Дзержинского

района. Наша руководительница Л. Попова была человеком своеобразным — она не

только не осуждала увлечение некоторых студийцев формальным

экспериментаторством, но даже всячески поддерживала это, считая, что в

определенном возрасте поэт обязан переболеть формализмом. Строчка моего товарища

«и вот убегает осень, мелькая желтыми пятнами листьев» приводилась в пример. Я