380380
Между Москвой и Ленинградом –
Там наша родина была.
Отец мой был природный пахарь,
А вместе с ним работал я
На нас напали злы фашисты,
Село родное подожгли,
Отца убили в первой схватке,
А мать живьем в костре сожгли.
Сестру родную в плен забрали,
Она недолго там была:
Три дня, три ночи пробирался,
Сестру из плена выручал.
А на четвертый, темной ночью,
Сестру из плена я украл.
С сестрой мы в лодочку садились
И быстро мчались по реке.
Но вдруг кусты зашевелились –
Раздался выстрел роковой.
Злодей пустил свинцову пулю,
Убил красавицу сестру.
Сестра из лодочки упала,
А я остался в ней один.
Кругом, кругом осиротел я,
Кругом остался сиротой.
Я выйду на гору крутую,
Село родное посмотрю:
Горит, горит село родное,
Горит вся родина моя.
Прощайте, кустики ракиты,
Прощайте, мать, отец, сестра!
381381
ПО ЧУЙСКОМУ ТРАКТУ
Как по Чуйскому тракту большому
Много ездит лихих шоферов.
Был там самый отчаянный шофер,
Звали Коля его Снегирев
Он большую трехтонную «Амо»,
Как родную сестренку, любил.
Чуйский тракт у монгольской границы
Он на «Амо» своей изучил.
Там на «Форде» работала Рая.
Часто, часто над Чуей–рекой
«Форд» зеленый и грузная «Амо»
Друг за другом носились стрелой.
Коля Раю любил всей душою;
Но стеснялся об этом сказать.
Как–то раз при заправке машины
Он решил ее милой назвать.
Говорил он ей всю правду,
Но жестокая Рая была –
Посмотрела на Колю сурово
И по «Форду» рукой провела.
Еще раз посмотрела сурово:
«Слушай, Коля, что думала я:
Когда «Амо» «Форда» перегонит,
Тогда Раечка будет твоя».
Как–то раз из поездки с Байкала
Коля ехал веселый домой...
«Форд» зеленый, веселая Рая
Мимо Коли промчались стрелой.
Вспомнил Коля, и сердце забилось,
Вспомнил Коля ее уговор.
Он нажал на педали ногою,
И запел свою песню мотор.
Шла дорога ухаб за ухабом,
Коля тут ничего не видал;
С каждым шагом все ближе и ближе
Грузный «Амо» «Форда» догонял.
На повороте сравнялись машины;
Коля Раю в лицо увидал.
Вдруг ухаб, подвернулися шины,
И штурвал под рукой задрожал.
Грузный «Амо» взял курс над обрывом,
И с обрыва он в Чую упал.
И в волнах серебристого Чуя
Он с кабиной мелькнул и пропал.
И на память лихому шоферу,
Тому, что страха нигде не видал,
На могилу поставили фару
И от «Амо» разбитый штурвал.
И не ходит теперь уж так быстро
«Форд» зеленый над Чуей–рекой,
А идет так спокойно и тихо,
И штурвал уж дрожит под рукой.
382382
Среди бушующих калин
Судили парня молодого,–
Он был красивый сам собой,
Но в жизни сделал много злого.
Он попросился говорить,
В чем ему не отказали,
И речь его была полна
Слезами горя и печали.
«Когда мне было десять лет,
Я от семьи родной отбился,
Я научился воровать
И со шпаною я связался.
Когда мне стало двадцать лет,
Я был в кругу друзей любимых,
Я был красивей всех, умней,
Делил добычу вместе с ними.
Однажды грабили село,
Где люди тихо, мирно спали;
Мы стали грабить один дом,
И свет мы зажигать не стали.
И вот я грабил, убивал,
Все без шороха, без шума,
Один попал под мой кинжал,
И мое сердце всколыхнулось.
Когда же спичку я зажег,
О судьи, что же я увидел?!
Передо мной стояла мать,
В груди с кинжалом умирая.
А на полу лежал отец,
Моей рукой он был убитый,
Холодный труп его давно
Лежал и кровью был залитый.
А шестилетняя сестра
В своей кроватке умирала,
Она, как рыбка без воды,
Свой ротик нежно открывала».
Когда он кончил говорить,
Зал переполнен был слезами;
Народ хотел его простить,
Но судьи приговор читали.
Среди бушующих калин
Вели к расстрелу молодого,
Он был красивый сам собой,
Но в жизни сделал много злого.
383383
Вот мчится поезд по уклону
Густой мурманскою тайгой,
А машинисту молодому
Кричит кондуктор тормозной:
«Тише, тише, ради Бога,
Свернуться можно под откос–
Здесь неисправная дорога,
Костей своих не соберешь».
Но машинист на просьбу эту
Махнул по воздуху рукой:
«Я твердо знаю, где я еду,
По чистой этой путевой!
Мы на этом на уклоне,
Возьмем побольше мы разгон, –
Часочка два хоть сэкономим,
Нам легче будет на подъем».
Но вдруг толчок – летят вагоны
Среди раскинутых путей.
А на земле лежали трупы,
Едва похожи на людей.
К земле придавлен паровозом,
Лежал механик молодой,
Он с переломанной ногою
И весь ошпарен кипятком.
Ему хотелось в это время
Скорее дома побывать,
Поцеловать малютку–дочку,
Жену к груди своей прижать.
А смерть жестокая такая
Для машиниста суждена...
Прощай, мурманская дорога,
Прощайте, дочка и жена!