— Я не хочу, чтобы ты уходил, — сказала она и, развернувшись, покинула комнату.

Как-то ночью я сидел в "Синем вареве". Хотелось бы сказать, что сидел не как обычно, отвернувшись от всех и ссутулившись над пивной кружкой, что хлестал эль огромными глотками, погруженный в мрачные мысли, и смотрел, как напитка становилось все меньше. В который раз смотрел, как напитка становилось все меньше.

Но, увы, печальный факт состоял в том, что я сидел вполне себе как обычно. Тот юноша, тот сорванец с колкостью и улыбкой всегда наготове, исчез. На его месте появился другой юноша, но обремененный заботами всего света.

Кэролайн на ферме помогала матери, которая вначале пришла в ужас от одной этой мысли и сказала, что Кэролайн была слишком благородна, чтобы работать. Кэролайн в ответ лишь посмеялась и настояла на своем предложении. Поначалу я чувствовал гордость, когда видел, как она ходила в белоснежном чепчике, рабочих сапогах, свободной рубахе и переднике по тому же двору, на который она впервые явилась верхом на лошади. Но ее рабочие одежды вскоре стали напоминанием о том, что я не удался как мужчина.

Кэролайн, казалось, была совсем не против такой жизни, и от этого становилось только хуже. Она была словно единственной, кто не заметил, что ее текущее положение было социально ниже на несколько ступеней. Это заметили все остальные, и никто не прочувствовал это так сильно, как я.

— Еще эля?

Я узнал голос, послышавшийся из-за спины, и обернулся. То был Эмметт Скотт, отец Кэролайн собственной персоной. В последний раз мы виделись на свадьбе, когда он отказал своей дочери в приданном. И вот он стоял здесь и предлагал выпивку своему ненавистному зятьку. Впрочем, у выпивки есть такое свойство. Когда ты пристрастился к ней, как я, когда следишь за тем, как осушается кружка, и гадаешь, откуда же ты добудешь следующую, ты принимаешь угощение от кого угодно. Даже от Эмметта Скотта. Твоего заклятого врага. От человека, который ненавидел тебя почти так же сильно, как ты его.

И я принял его угощение. Он взял две кружки (вторую — для себя), пододвинул стул, расцарапав плитняк, и сел.

Ты же помнишь выражение лица Эмметта Скотта? То самое, с лимоном во рту? Так вот, стоит сказать, что там, когда он заговорил со мной, презираемым Эдвардом Кенуэем, он выглядел еще более страдальчески. Я чувствовал себя в таверне, как рыба в воде, но он сидел в постоянном напряжении.

Периодически он поглядывал за одно плечо, потом за второе, словно боялся, что на него нападут сзади.

— Кажется, у нас не было возможности поговорить, — сказал он.

Я саркастично усмехнулся в ответ.

— Ваша выходка на свадьбе внесла свою лепту, не думаете?

Конечно, выпивка развязала мой язык и придала храбрости. Но немаловажную роль сыграло и то, что я выиграл в борьбе за его дочь. В конце концов, ее сердце принадлежало мне, и не нужно было доказательства более весомого, чем ее решимость отказаться от столь многого, чтобы понять, что она была предана именно мне. Даже он это понимал.

— Мы оба светские люди, Эдвард, — произнес он, и было очевидно, что он пытался взять ситуацию под контроль. Но я видел его насквозь, я видел, каким он был в действительности: трусливым омерзительным человеком, который добивался сделок, нагоняя страх на партнеров, который, возможно, избивал своих слуг и жену, который полагал, что люди вроде меня должны были кланяться и трепетать перед ним, как моя мать и отец на свадьбе (и одно только это воспоминание приводило меня в бешенство).

— Может, поговорим, как дельцы?

Я сделал долгий глоток эля, не сводя с него взгляда.

— Что вы предлагаете, дорогой тесть?

Его лицо посуровело.

— Ты бросишь ее. Прогонишь. Делай, что хочешь. Ты освободишь ее. Отправишь назад ко мне.

— И если я так и поступлю?

— Я озолочу тебя.

Я осушил кружку пива. Он кивком указал на нее, задав вопрос одним лишь взглядом. Я согласился. проследил, как мне налили еще, затем выпил эль до дна, почти в один присест. Комната начала кружиться.

— Вы же знаете, что сделать со своим предложением?

— Эдвард, — произнес он, подавшись вперед, — мы оба знаем, что ты не сможешь обеспечить мою дочь. Мы оба знаем, что ты сидишь здесь из отчаяния, потому что ты не сможешь обеспечить мою дочь. Ты любишь ее, я знаю, потому что и я когда-то был таким же бесполезным, как ты.

Я взглянул на него и стиснул зубы.

— Бесполезным?

— Это же очевидно, — процедил он, сев на место. — Ты — овцевод, мальчишка.

— Куда делось "Эдвард"? Я думал, вы говорили со мной на равных.

— На равных? День, когда ты будешь ровней мне, никогда не наступит, и мы оба это знаем.

— Вы ошибаетесь. У меня есть планы.

— Слышал я о твоих планах. Каперство. Стать состоятельным в открытом море. У тебя не получится, Эдвард Кенуэй.

— Получится.

— Ты морально не устойчив. Я же предлагаю тебе путь из той ямы, что ты сам себе вырыл, мальчишка. Хорошенько подумай об этом.

Я выдул очередную кружку эля.

— Может, еще одна порция эля убедит меня?

— Как пожелаешь.

Передо мной на столе возникла еще одна полная кружка, и мысли в моей голове заплясали с новым жаром. Он был прав. Во всем этом разговоре самым ужасным было то, что Эмметт Скотт был прав. Я любил Кэролайн, но я не мог ее обеспечить, и если я был воистину послушным долгу мужем, я должен был согласиться на его предложение.

— Она не хочет, чтобы я уходил, — сказал я.

— А ты хочешь уйти?

— Я хочу, чтобы она одобрила мои планы.

— Она никогда не одобрит.

— Мне остается только надеяться.

— Если она действительно любит тебя, как говорит, то никогда не одобрит.

Даже пьяный я не мог не согласиться с ним. Я знал, что он был прав. Он знал, что он был прав.

— Ты сделал себе врагов, Эдвард Кенуэй. Много врагов. Кое-кто из них довольно влиятелен. Как ты думаешь, почему они тебе еще не отомстили?

— Боятся? — спросил я не без хмельной бравады в голосе.

Он усмехнулся.

— Конечно, они не боятся. Они оставили тебя в покое из-за Кэролайн.

— Значит, если я приму ваше предложение, моих врагов больше ничего не сдержит?

— Кроме моей защиты.

В этом я сомневался.

Я отхлебнул еще эля. Эмметт Скотт топил меня глубже и глубже в уныние. Он досидел там до глубокой ночи, напоминая мне одним своим присутствием, как ничтожны были мои варианты.

Когда я встал, чтобы уйти, мои ноги отказались держать меня, и мне пришлось опереться на стол, чтобы хотя бы не свалиться. Отец Кэролайн с отвращением на лице подошел, чтобы помочь мне, и не успел я опомниться, как он уже тащил меня домой. Разумеется, не потому что хотел убедиться, что со мной все будет в порядке, а потому что хотел показать Кэролайн ее пьянчугу-мужа, и ему это удалось, когда я, безудержно смеясь, вскарабкался внутрь. Эмметт Скотт весь раздулся и сказал:

— Это — пропащий пьяница, Кэролайн. Он столько же непригоден для жизни на суше, сколько и на море. Если он отправится в Вест-Индию, пострадаешь только ты.

— Отец… отец…

Она совсем расплакалась, и стоило мне завалиться на постель, как я понял по одним лишь его сапогам, сдвинувшимся с места, что он ушел.

— Этот скряга, — еле выговорил я, — он ошибается во мне.

— Надеюсь, — ответила она.

Я позволил хмелю охватить мое воображение.

— Ты же веришь в меня? Неужели ты не видишь, как я стою на палубе корабля, который заходит в порт? Я, разбогатевший… и тысячи дублонов вываливаются у меня дождем из кармана. Я это вижу.

Когда я взглянул на нее, она мотнула головой. Она — не могла увидеть.

На следующее утро, протрезвев, не мог уже и я. Наверное, это был лишь вопрос времени. Отсутствие надежд на будущее словно стало третьим человеком в нашей семье. У меня было два варианта: взять деньги Эмметта Скотта и вернуть ему дочь или воплотить мечты об открытом море.

Сердце Кэролайн разбивалось в обоих случаях.