— Сердишься, что я опоздала? Но ему плохо... Я должна тотчас же вернуться. Боюсь...
— Кого? Его? Или еще кого-нибудь?
— Диего, почему ты так говоришь? Что тебе еще наплели про меня?
— Идем ко мне. Там я тебе все расскажу. Ну, идем же...
И она тоже повиновалась. Они шли по берегу, подгоняемые яростным ветром.
Тем временем муж Агаты вернулся домой и, не найдя там жены, пошел разыскивать ее с ружьем в руках. Завидев вдали силуэты двух людей, он остановился. Когда они подошли ближе, он прицелился в женщину, и Красная вспышка выстрела, звук которого поглотил бой ветра, осветила его высокую темную фигуру, бронзовое лицо с бешеными глазами и белое нежное личико, золотисто-карие испуганные глаза его жертвы, которая упала ничком, раскинув руки. Любовник приподнял тело с земли, потом уронил его, и женщина осталась лежать на белом песке с раскинутыми руками, похожая издали на большой черный крест.
Кабаненок
(Перевод Н. Георгиевской)
Когда кабаненок впервые открыл глаза, он увидел на фоне голубого неба, моря и далеких гор три самых красивых в мире цвета: зеленый, белый и красный.
Рядом с густой зеленью дубов вершины соседних гор казались белыми, как облачка при луне, а вся земля вокруг была усеяна красными ягодами толокнянки. Ею заросли все утесы, все склоны, все извилистые каменистые тропки, как будто проходившие по этим горам пастухи и разбойники оставили здесь свои алые куртки и капельки своей крови. И всякий, кто родился здесь, разве может оставаться трусливым и нерешительным?
Как только молодая кабаниха кончила вылизывать своих семерых детенышей, прильнувших к ее твердым, словно желуди, сосцам, наш отважный кабаненок, появившийся на свет последним, сытый и счастливый, устремился в широкий мир, за пределы той тени, что отбрасывал дуб, под которым он родился. Мать звала его обратно пронзительным хрюканьем, но кабаненок повернул назад лишь тогда, когда увидел на солнечной полянке силуэт другого кабаненка с закрученным колечком хвостом — свою тень.
Прошел день, а за ним ночь. Братишки кабаненка тоже стали выбегать на солнце, но тут же возвращались обратно, испугавшись собственной тени. Собрав среди мха последние желуди, кабаниха хрюканьем стала сзывать детенышей. Шестеро из них, все очень похожие друг на друга, с одинаковыми золотистыми полосками на блестящей шелковой шерстке, сразу же прибежали к матери беспорядочной гурьбой. Седьмой же, тот самый, что первым отважился выйти в широкий мир, не вернулся. Кабаниха оглядывала лес кроткими испуганными глазами с красными веками и хрюкала, обнажая клики, белые и острые, как вершины гор. Но кабаненок не откликался. Он так и не вернулся.
В это гремя он, дрожа и хрюкая, ворочался в просторной теплой суме маленького пастушонка, безуспешно пытаясь выбраться наружу. Прощайте, родные горы, прощай, запах мха, прощай, свобода, сладкая, как материнское молоко. В похрюкивании маленького пленника звучали возмущение и тоска по родному дому.
Даже злейшему врагу не пожелаешь перенести, те страдания, которые выпали на долю кабаненка, томившегося под перевернутой корзиной в хижине пастуха. Шли часы и дни; маленькая рука, словно обтянутая темной перчаткой — такая она была грязная и шершавая, — просовывала кабаненку под корзину миску с молоком, и два огромных черных глаза смотрели на него сквозь прутья его хрупкой тюрьмы. Однажды он услышал ласковый голосок:
— Будешь кусаться? Если нет — выпущу, а то, дружок, спокойной ночи и будь здоров!
В ответ узник захрюкал, запыхтел в своей ивовой тюрьме, но хрюканье было дружелюбным, даже умоляющим, и черная рука приподняла корзину. Кабаненок нерешительно вылез из своей темницы и принялся обнюхивать пол. Как непохож был ослепительно прекрасный мир лесов и гор па мрачный маленький мирок этой убогой нищенской кухни, дверь которой была предусмотрительно прикрыта братом пастушонка! Очаг уже потух. В печке, к которой кабаненок пробрался в поисках новых открытий, сушилось немного ячменя. Из него хозяйка пекла хлеб для семьи.
— Стоп, приятель! Дальше нельзя. Ты запачкаешь ячмень, и нам есть будет нечего. Мать ходит стирать заключенным белье, чтобы хоть немного заработать. Отец сидит в тюрьме, — сказал мальчик, наклонясь над устьем печи.
Словно пораженный этим сообщением, кабаненок выпрыгнул из печки, и его маленькие коричневые глазки с красноватыми веками уставились в большие черные глаза мальчика. Они поняли друг друга и с той поры стали неразлучны, как братья.
Их всегда видели вместе: кабаненок обнюхивал грязные пятки своего друга, а мальчик гладил его по мягкой золотистой шерстке и накручивал на палец колечко смешного хвостика.
Счастливые денечки наступили для обоих друзей! Кабаненок целыми днями рыл носом каменистый напоминавший ему родные горы, а мальчик, растянувшись на солнышке, подражал его хрюканью.
Однажды по узенькой улице мимо их дома проходила высокая статная крестьянка: красивая, здоровая, кровь с молоком. За ней шел мальчик с розовым личиком и копной белокурых волос, окружавших его голову золотистым ореолом.
Увидев кабаненка, золотоволосый мальчуган сразу закричал:
— О, какой хорошенький! Хочу кабаненка! Хочу!
Кабаненок бросился в кухню и юркнул в печку, его хозяин поднялся с земли с потемневшим от гнева лицом и приблизился к мальчику.
— Он твой? — спросила крестьянка.
— Мой.
— Отдай его мне. Я тебе подарю лиру, — сказал белокурый барчук.
— Не отдам, хоть лопни.
— Грубиян, как ты смеешь так разговаривать!
— Если не уберешься отсюда, возьму и камнем тебе голову прошибу.
— Поганый пастух! Вот скажу папе!
— Идем, идем, — позвала крестьянка. — Я все расскажу его матери.
И в самом деле, спустя несколько дней, как-то вечером, крестьянка снова появилась в их доме. Она вошла в кухню как раз в тот момент, когда прачка делилась с мальчиком, как со взрослым, всеми своими бедами.
— Да, дорогой Паскаледду, — сокрушалась она, тяжело дыша и выкручивая мокрый передник, — если отца не освободят, не знаю, как жить будем. Сил моих больше нет, удушье замучило. А заработка твоего брата едва хватает ему самому. Что же нам делать, Паскаледду? Чем платить адвокату? Я заложила брошь и серебряные пуговицы, чтобы купить немного ячменя. Куда я денусь, если хворь моя не пройдет?
Статная румяная крестьянка присела у потухшего очага.
— А где же кабаненок, Паскаледду? — спросила она, оглядываясь по сторонам. Но мальчик встал, загораживая собой печь, и смерил ее злобным презрительным взглядом.
— Убирайся!
— Мария Камбедда, — сказала тогда женщина, обращаясь к матери, которая, выкрутив фартук, встряхивала его, чтобы просушить. — Послушай, ты ведь знаешь, я служу у судьи. В суде он самый главный. И хозяйка моя — богачка. А сын у них один-единственный, и этот чертенок делает все, что ему вздумается. У отца только и свет в окошке, что сыночек. Сейчас мальчишка болен: объелся. Отец и мать просто извелись от горя. Позавчера мальчик видел в вашем дворе кабаненка и теперь никому не дает покоя. Отдай-ка его мне или, еще лучше, пришли завтра с Паскаледду, Если надо заплатить, они за деньгами не постоят.
— Так твой хозяин — судья? — переспросила женщина, задыхаясь от кашля. — Значит, ты можешь замолвить словечко за моего мужа? Через несколько дней будут разбирать его дело. Если его не помилуют, мне конец...
— По правде говоря, о таких вещах я не могу просить хозяина.
— Ладно. Завтра Паскаледду принесет кабаненка. Скажи хоть судье, что мальчик — сын несчастного Франчиско Камбедды... Скажи ему, что удушье у меня, что мы умираем с голоду...
Но крестьянка ничего не обещала: все знали, что Франчиско Камбедда виновен.
И снова мальчик нес на руках своего кабаненка, только на этот раз не через лес, а через весь город. Два маленьких сердца бились рядом, трепеща от тревоги и любопытства. Но если мальчик знал, что должен предать своего приятеля, то кабаненок — увы! — не мог себе этого представить. Вытягивая рыльце из-под рук Паскаледду, он с любопытством оглядывал дома, людей, улицу, мальчишек, которые ватагой бежали следом за ними до самого дома судьи. Один из них даже решился постучать в дверь и, когда на пороге появилась красивая молодая служанка, сказал: