— Чувствую себя хорошо, есть дают достаточно… — рассказывал о своей жизни в тюрьме Сюй Нин, стоя за железной решеткой, отделявшей его от Дао-цзин. — Заседание суда состоялось дважды, адвокаты говорят, что дело мое не очень сложное. Нужно только поместить в газете заявление о том, что я раскаиваюсь, — и меня освободят.

Дао-цзин широко раскрыла глаза:

— Как это поместить заявление? Что это значит?..

Сюй Нин посмотрел в сторону надзирателя, медленно расхаживавшего поодаль, и улыбка его сменилась горькой усмешкой.

— Ну, то есть добровольно признать вину.

— Ну, а ты? Как ты поступишь? Будешь опубликовывать заявление?

— Нет, не буду, — покачал головой Сюй Нин; тон у него был очень решительный. — Наши политические все наотрез отказались это делать. Если они еще раз попробуют нажать на нас, мы объявим голодовку.

Увидев приближающегося надзирателя, юноша повысил голос и тепло, многозначительно улыбнулся Дао-цзин:

— И у вас в институте будет спартакиада? Это здорово!.. Нужно писать, нет карандаша. Переправь мне грифель в пампушке, — воспользовавшись тем, что надзиратель отошел, тихо проговорил Сюй Нин.

Вспоминая об этом, она машинально мяла в руках пампушку. Потом опять тихо запела:

Взгляд ее был устремлен за окно, она тихо напевала свою незамысловатую песенку. Она представила себе, как Сюй Нин и другие заключенные радуются обломку грифеля, который ей удалось переслать им, как они торопливо вписывают между строк книги мелкие иероглифы. Власти не разрешают заключенным иметь бумагу и кисти и запрещают им писать на волю, но они, найдя спрятанный ею в пампушке грифель, пишут, пишут не останавливаясь…

Поужинав, Дао-цзин убрала комнату и, торопливо отобрав несколько книг, обернула их. Она знала, что заключенным нужны книги, и поступила так, как ей подсказали недавно. Обернула революционные книги старым пергаментом и сверху надписала: «Три народных принципа», «Программа строительства государства»[83], «Путешествие на Запад»[84].

Вечером к ней пришел Дай Юй. Он принес с собой несколько запрещенных журналов. Держался он очень приветливо, но говорил запинаясь, как будто чего-то боялся. Оглядев новую комнату Дао-цзин, он улыбнулся:

— Хорошо, очень скромно. С кем вам удалось наладить связь?

— Я разыскала Сюй Нина.

И Дао-цзин рассказала ему о своем свидании в тюрьме.

— Хотя он в тюрьме, но я чувствую, что революционные силы есть повсюду. А Сюй Нин стал там каким-то крепким и уверенным в себе. Разве в этом не видна сила революции?

Дай Юй курил одну сигарету за другой. Время от времени он поднимал голову и кивал Дао-цзин.

— Прекрасно! Сюй Нина я знаю. Он станет еще лучше — ведь и в тюрьме есть партийное руководство. Вы еще не знаете этого?

— Нет.

Дао-цзин перелистала принесенный Дай Юем номер журнала «Красное знамя Севера» и негромким голосом прочитала: «Бороться за Советы на Севере…»

— Партия призывает создавать Советы на Севере? — Она удивленно подняла голову и вопросительно взглянула на Дай Юя. — Расскажите мне, пожалуйста, об обстановке. Я ведь ничего не знаю.

— Это старый номер журнала. Вы опрашиваете об обстановке? Революционный подъем в Китае приближается. Мы должны готовить силы, чтобы добиться еще больших побед…

Он медленно изрек несколько общеизвестных истин, и хотя Дао-цзин уже слышала или читала об этом, она жадно слушала его, радуясь, что снова обрела руководителя. Провожая Дай Юя к дверям, она неожиданно спросила:

— Завтра я пойду к Сюй Нину, вы не сможете пойти со мной?

Дай Юй покачал головой:

— Нет. И лучше не говорите ему обо мне.

На следующий день после визита в тюрьму Дао-цзин отправилась к Ван Сяо-янь. Ей нужно было на что-то жить, и Сяо-янь предложила подруге давать уроки двум ее младшим сестрам. Теперь ежедневно вторую половину дня Дао-цзин должна была проводить в ее доме.

Домой она возвращалась после ужина, когда уже совсем стемнело, и, чтобы сэкономить деньги, шла с западного конца города на восточный пешком. Она миновала Бэйхайский мост[85], Зимний дворец[86] и подошла к улице Цзиншаньдунцзе[87], как вдруг навстречу Дао-цзин выехала небольшая автомашина и, заскрипев тормозами, остановилась рядом. Не обратив на это внимания, она продолжала свой путь. В это время дверцы машины открылись, и оттуда выпрыгнули два человека. Они подскочили к Дао-цзин и, словно клещами, стиснули ей руки. Затем из машины выскочил третий, и она не успела даже крикнуть, как во рту у нее оказался кляп. В мгновение ока трое незнакомцев втолкнули ее в машину, которая тотчас умчалась.

Дао-цзин чувствовала себя словно в кошмарном сне. Она даже не успела сообразить, в чем дело, как чьи-то большие руки закрыли ей глаза. Затем на голову ей накинули большой кусок черной материи и плотно завязали внизу. Мир сразу стал темным и страшным, и Дао-цзин больше ни о чем не могла думать. Машина со свистом куда-то неслась, сердце Дао-цзин то бешено билось, то замирало, проваливаясь в бездонную пропасть.

Когда Дао-цзин вытащили из автомашины, втолкнули в какое-то помещение, а затем развязали глаза и руки, она смутно начала догадываться, что произошло.

«Что это — «похищение»?» — подумала Дао-цзин. Она слышала, что гоминдановцы часто прибегали к этому гнусному методу для ареста молодежи. Многие «похищенные» таким образом люди никогда не возвращались.

«Конец! Пришел мой смертный час». В этот момент ее снова втолкнули в какую-то дверь. Дао-цзин могла открыть глаза и посмотреть, куда ее привели, но она не сделала этого. Она не хотела видеть логово бандитов и, словно настал ее смертный час, крепко зажмурилась, дожидаясь последнего мгновения.

— Такая молоденькая студентка. Как ты сюда попала?

— За что тебя?

— Может, ты откроешь глаза? Здесь ведь не монашеская келья — вроде бы не к чему!

Женские голоса, довольно приветливые, заставили Дао-цзин открыть глаза.

Сырость, мрак, теснота и зловоние, царившие вокруг, помогли ей понять, что она не в преисподней и не в камере пыток, а в тюрьме. Кто-то уступил ей место. Она присела на край нар. Со всех сторон ее окружили женщины.

— За что тебя арестовали? — почти одновременно послышалось несколько удивленных голосов.

— Не знаю. — Дао-цзин ощупала свои болевшие руки и окинула взором незнакомые лица. — Я шла домой после занятий. И оглянуться не успела, как меня втолкнули в машину, завязали глаза и привезли сюда.

— А, так ты политическая! Но почему тебя привели сюда? — проговорила всклокоченная, худая женщина с испитым лицом, на котором выделялись обведенные черными кругами глаза.

Дао-цзин встревоженно спросила:

— А вы все здесь за что сидите?

Полная женщина с золотыми зубами, боясь, что ей не удается первой завладеть вниманием Дао-цзин, поспешно поманила ее пальцем и затараторила:

— За что сидим? За все, что угодно!.. За проституцию, за азартные игры, за курение опиума, за воровство, за контрабанду, за содержание притонов.