— Неужели им удалось вернуть его к жизни? — испуганно спросил Дитриксон.

— Нет, но случилось кое-что похуже. При детальном осмотре выяснилось, что скафандр был поврежден еще до того, как Фаухер отправился в путь. Если бы он погиб сразу возле вала кратера, в этом не было бы ничего удивительного. К сожалению, костюм разорвался позже, чем мы предполагали, и теперь никто не может понять, зачем Фаухера понесло в горы… Нам грозит опасность, что тайник будет обнаружен: Чан-су настаивает, чтобы скалы, где погиб Фаухер, были тщательно обысканы.

— Надо как можно быстрее завалить вход в убежище. Восточная сторона вала сейчас в тени, так что мы доберемся туда незаметно. Прожекторы можно не включать: вполне хватит отраженного света от противоположного вала… Едем немедленно!

— Если хотите — езжайте, но без меня! — решительно сказал посетитель. — Я не хочу кончить так же, как Фаухер.

— Осторожнее, приятель! Вы как раз и идете по его дорожке… не угрожаете ли вы изменой? — насмешливо спросил Дитриксон.

— Нет, я не доносчик. Но весь наш план завладеть неведомой планетой считаю глупостью. Я скорее примирюсь с тем, что мы уже никогда не обретем могущества наших предшественников. Хорошо вам говорить: «Divide et impera!» — «Разделяй и властвуй!» — но это уже не так легко делается, как нам хотелось бы.

— Вижу, что вы скоро выйдете из игры, трус! — прошипел Дитриксон и отвернулся.

Глава XX

Вторая попытка

Состояние здоровья Северсона настолько улучшилось, что больной уже без особых усилий передвигался по больнице. Несмотря на это, ему устроили основательный медицинский осмотр с участием Наташи Орловой, специально для этого прилетевшей из Москвы на Луну.

— Все в порядке! — уверяла она Алену Свозилову, которая все еще переживала за жизнь Северсона. — Он просто переволновался, поэтому и случился приступ.

— А может, на него неблагоприятно повлияли необычные условия жизни на Луне?

— Думаю, что нет. Скафандры прекрасно держат нужную температуру, не пропускают космических лучей. С этой стороны ему не грозит никакая опасность, даже если учитывать то, что его организм чувствительнее наших.

Алена горячо пожала руку Орловой. Та улыбнулась, ее глаза говорили: «Понимаю, понимаю!»

— И все же, теперь я не отпущу его от себя ни на шаг!

Прибыв на Луну, академик Навратил напрасно искал Алену и в обсерваториях, и на металлургическом заводе. Через несколько часов он нашел ее в оранжерее. Она гуляла с Северсоном среди пышных, причудливых растений, выведенных в среде с вшестеро меньшей силой притяжения.

— Вижу, что вы болезням не уступаете! — приветствовал Северсона Навратил.

— А это потому, что я хочу принять участие в испытании ракеты, — пошутил Северсон, — разрешите?

Навратил почесал затылок:

— Ну, друг, решающее слово должны сказать врачи. Спросите Наташу. Я лично ничего не имею против, но предупреждаю заранее: много надежд на эксперимент не возлагайте.

— Почему? — удивился Северсон.

Алена, стоя за его спиной, изо всех сил подмигивала академику, чтобы тот не продолжал этот разговор.

— Чтобы не вы разочаровались при возможной неудаче.

Наташа Орлова, конечно, запретила Северсону даже думать об экспериментальной ракете. Пациенту, мол, еще требуется полный покой; пациент будет волноваться, значит, пусть себе лежит и ждет, пока эксперимент закончится, а тогда ему все расскажут.

Как не спорил Северсон, ему пришлось подчиниться.

Экспериментальная ракета академика Навратила готова к старту.

Представители президиума Всемирной Академии наук сидят у приемников в помещении недалеко от стартовой эстакады. Ватсон, поглядывая на металлическую сигару, что помчится сейчас в темноту Вселенной, иронично улыбается.

— Старт! — разрезает напряженную тишину голос Навратила.

Красное пламя на эстакаде; ракета исчезает в необозримой дали, — это уже многократно виденная, вполне привычная картина. И все же сегодня каждый следит за ней напряженно, с волнением. Глаза еще долго не могут оторваться от того места, где расплывается последний след межзвездного путешественника, который никогда не вернется назад.

Периодические сигналы радиопередатчика ракеты монотонно отсчитывают время, как метроном. Только очень чуткое ухо различит увеличение интервалов между отдельными звуками.

Ватсон вытаскивает из кармана записную книжку и спокойно читает свои заметки. Скорость — мизерная, каких-то там несколько сотен километров в секунду; то, что происходит вокруг, пока его не интересует.

Сложные аппараты точно измеряют увеличение интервалов между сигналами и с тихим шорохом вычисляют по ним скорость ракеты.

Тридцать пять тысяч километров в секунду…

Шестьдесят тысяч километров в секунду…

Семьдесят тысяч!

Ватсон начинает искоса поглядывать на циферблат указателя.

Навратил закрывает глаза и прислушивается, будто опасаясь, что вот-вот в глубинах Вселенной раздастся оглушительный взрыв. На лбу у него выступают холодные бисеринки пота.

Шайнер чувствует себя примерно так же, как родственник пациента, уложенного на операционный стол.

— Семьдесят тысяч пятьсот!… — слышится дрожащий голос оператора электронно-вычислительной машины.

— Критический момент… — шепчет академик Шайнер, сжимая руку Навратила.

— Восемьдесят тысяч!

Все вскакивают с кресел.

Каждый звук метронома напоминает Навратилу удар сердца.

— Та… та… та… Сердце не останавливается.

А скорость все растет: 80500… 81000… 85000… 90000…

Хотенков снова садится и гладит себе колено.

— Ну? — оборачивается он к Ватсону.

Но безобидный вопрос заставляет того отбросить напускное спокойствие.

— Не говорите гоп, пока не перепрыгнем! — тихо отвечает он.

Навратил слышит это, но не сердится, его тоже мучают сомнения: «А действительно, перевалит ли скорость ракеты за сотню тысяч?»

Бурную радость после каждого следующего сообщения проявляет только академик Шайнер. Он даже пробует шутить в этой напряженной обстановке. Но его шутки не встречают отклика.

А Северсон тем временем скучает в большой оранжерее металлургического комбината кратера Тихо, не подозревая, что исторический эксперимент уже начался. Заведующий больницей распорядился среди тропических растений оборудовать для него чудесный уголок, — с креслом, библиотечкой, письменным столом, тахтой и телевизором. Здесь красиво и уютно, но сегодня пациенту как-то не по себе.

Он думает о прошлом и настоящем.

«Я живу в великую эпоху… — говорит он сам себе. — Войны исчезли навсегда, но борьба человечества против природы сейчас достигает своей вершины… Время летит, и вскоре эти славные годы уйдут в прошлое, как и незабываемые путешествия с Амундсеном… Я должен их как-то удержать… Начну писать дневник».

Ход его мыслей прерывает Алена, которая бурей врывается в оранжерею:

— Лейф, дорогой! — кричит она, с трудом переводя дух. — Ракета достигла скорости в сто двадцать тысяч километров в секунду! Скорость все растет… Лейф, мы выиграли!

Северсон сделал шаг навстречу девушке, крепко взял ее за обе руки:

— Алена, я хочу пойти туда.

— Пойдемте, Лейф, пойдемте! Это действительно для вас необходимо.

Когда они вошли в бункер возле стартовой площадки, электронные указатели скорости ракеты показывали сто сорок пять тысяч километров в секунду.

— Ура! — воскликнул Шайнер. — С такой скоростью уже можно отправляться в путь!

Теперь его поддержали и другие. Победа была неоспоримой. Полет к другой звездной системе из невероятной фантастики превращался во вполне реальную вещь.

Академик Ватсон долго сидел молча, потом подошел к Навратилу:

— Я рад, что ошибался… — сказал он тихо. — Если ракета достигнет запланированных вами ста пятидесяти тысяч, я охотно приму участие в экспедиции на Проксиму.