— А можно я вам так расскажу?

— Ну давай, только начистоту. А потом вместе решим, что дальше делать будем.

Выслушает, поговорит, а лист все-таки положит перед ним. «Ты мне кратенько напиши объяснение, мне ведь работать с тобой надо, а так и забыть про тебя могу».

Чаще она договаривалась с мальчишками, не принимая мер.

— Я тебе верю, знаю — ты меня не подведешь. Иди и чтобы тебя не приводили, а приходи сам, как гость. Всегда буду рада.

И редко такое доверие не оправдывалось. Как-то один парнишка после такой беседы заявился через несколько дней и, глядя прямо ей в глаза, признался:

— Я сегодня с одними мальчишками в краже участвовал, затянули. Вещи на чердаке, не мог я вам про это не сказать.

Да, у Веры Антоновны другой взгляд на лишение материнских прав.

— Для одних это наказание, а для других — избавление. Выходит, государство воспитывай, а они, эти горе-родители, будут еще более беспечную жизнь вести. Нет, будем заставлять их воспитывать своих детей как надо.

Буторина уложила ребенка в постель и нетвердыми шагами подошла к столу.

— Вы думаете, что выпила? Все тут шумят: пьет, пьет, — а я только что с работы. Вы там спросите на автобазе, кто обо мне плохое скажет…

— Вы не пробовали лечиться?

— Лечиться? — женщина уставилась на Ольгу Васильевну подозрительно. — А от чего мне лечиться?, Слава богу, здорова. Вы что думаете, что я…

— У вас дети, надо побеспокоиться о них. Вы хоть знаете успеваемость Володи?

— А чего мне знать? Отец в дневнике расписывается. Что не так — поколотит.

Буторины не бывали на родительских собраниях. Приходили к ним учителя и слышали упреки и обвинения. Володя в четвертом классе второй год и в третьем два года проучился, ему тринадцать лет — старше всех в классе.

— Что с ним делать? — с отчаянием говорят в школе. Звонят в детскую комнату. Сереже девятый год, второклассник. И еще придется ходить зиму во второй класс.

— Я его не переведу, — говорит Сережина учительница. И кажется, что она так устала от него, что и представить себе не может, чтобы учить его еще и в третьем классе.

— А если подтянуть?

— Кого? Буторина? Бесполезный труд. Что в школе в голову вкладывают, дома выбивают…

Редко на перемене они чего-нибудь не учинят, братья Буторины. То подножку какому-нибудь малышу подставят, растянется он, а им весело, то толкнут кого-нибудь, пошатнется он, а за спиной — довольный хохот. Володя с кем-то поссорился — обрезал все пуговицы на пальто, другому вылил в портфель бутылку чернил. Сережа изорвал у соседа по парте учебник, выбросил у одной ученицы тетради в окно. «Какие-то они мстительные», — говорят учителя.

Когда на перемене кто-нибудь из ребят заглядывает в учительскую, Сережина и Володина учительницы уже настороже, — если жаловаться, то только на Буториных.

— И что смотрит детская комната? — говорят они. — Ведь можно лишить прав таких родителей. Детям это только на пользу.

— Можно, — соглашаются с ними, — но мы должны не только наказывать, а и перевоспитывать.

А как перевоспитывать? Какими рецептами?.. И существуют ли они, эти рецепты? Вход в неблагополучную семью — это вход через лабиринт. Нужно время, чтобы добраться до сути. Доберешься, а дальше что? На столе инспектора папка — «Буторины». Тут уже все: акты обследования, характеристика на детей из школы, на родителей — с места работы, объяснения, заявления соседей… Вообще, полная картина и «благополучная» характеристика на Любовь Андреевну как случайный светлый мазок на мрачном фоне.

Папку с делом Буториных условно можно разделить на две части: в первой — семья, во второй — работа с этой семьей. Если в первой части все ясно, то вторая заставляет задуматься: все ли сделано и так ли делается? И как быть дальше? Буторина пьет — тут уж не до детей; Сережа и Володя безнадзорны, распущенны. Влияние улицы сильнее школы: школа — пять часов, все остальное время — улица, семья. В семье есть ее глава — Иван Лаврентьевич. А как он?

Начальник камнерезного цеха был несколько удивлен, когда к нему пожаловал представитель детской комнаты милиции.

— Буторин? Иван Лаврентьевич? А он вас, собственно, почему интересует?

Обстоятельно объясняют, что происходит в семье.

— Сейчас мастера вызову.

Разговор с мастером не вносит никакой ясности. Ведь Иван Лаврентьевич на работе не пьет, не дебоширит, с начальством скандалы не учиняет, ведет себя, так сказать, тише воды, ниже травы.

— Мы, к сожалению, всего этого не знали, — честно признаются и начальник, и мастер, — первый раз слышим…

Это довольно частый ответ — первый раз слышим. И нет в этом ничего удивительного: как бы родители ни вели себя в семье, они стараются, чтобы не стало это достоянием коллектива, где общественное мнение может сыграть решающую роль в судьбе людей.

Детская комната милиции решила придать работе с такими родителями гласность. Ведь что получается: акты, протоколы, а кто знает? Соседи? Но они и сами ждут мер воздействия от других. Такие семьи должны находиться под неусыпным наблюдением коллектива, быть на виду, коллектив должен знать, следить и перевоспитывать — одной детской комнате милиции это не под силу.

Общественное мнение — о нем упоминается часто в печати, на профсоюзных собраниях. Не преминут о нем вспомнить и в узком кругу товарищей, но что это такое, по-настоящему может понять только человек, стоящий перед судом общественности. И не только понять, но и испытать силу его благотворного воздействия. Тут ему нелицеприятно выскажут все, что думают. Коллектив может быть мягким, он может быть строгим, но независимо от этого человек, который стоит перед лицом его и дает о своем поведении отчет, не может не пересмотреть свою жизнь.

Н. ЯНИНА, общественный инспектор детской комнаты милиции № 2 Советского района.

г. Алма-Ата.

В. Агеев

ПЕРВЫЕ ШАГИ

7 ноября 1962 года по столичной площади имени В. И. Ленина прошла необычная колонна демонстрантов. Четко печатая шаг, в одном строю шли студенты, школьники, рабочая молодежь. Их было 350 человек. А впереди — портрет первого чекиста революции — Феликса Эдмундовича Дзержинского…

Из кабинета секретаря Фрунзенского райкома комсомола они вышли поздним октябрьским вечером. Их было немного, — Кенес Бейсебаев, его брат Жан, Саша Кожевников, Володя Савченко, Валерий Садыков — всего человек двенадцать, в основном студенты горного института. Они говорили, перебивая друг друга, и трудно было разобраться в этом разноголосом шуме. По-видимому, разговор с Семеном Апполимовым, секретарем райкома, увлек этих ребят необычностью того дела, которое им предложили.

Секретарь был немногословен. Он вкратце рассказал о том, какая от них потребуется помощь, какие трудности ожидают их впереди. И в конце своей беседы спросил:

— Сможем?

— Сможем.

Так зародилась БКД — боевая комсомольская дружина при Фрунзенском районном отделе милиции. Первым ее командиром был избран Семен Апполимов.

…Они шли по ночному городу. В черном небе ярко вырисовывались колючие звезды. Кто-то сказал:

— Ребята, а ведь через три месяца Новый год.

Приближался Новый, 1958-й.

Давно лежат в архивах бумаги, свидетельствующие о делах первых дружинников. Но и сейчас, спустя девять лет, ребята, последовавшие их примеру, все еще вспоминают о Кенесе Бейсебаеве, Александре Кожевникове, Валерии Садыкове, Володе Савченко — о тех, кто начинал дело дружины.

Первым было трудно. Может быть, потому, что их было мало и не имели они никакого опыта. Но было большое желание работать рядом с теми, кто охранял покой и тишину города.

Три месяца 1957 года прошли быстро. Уехал Семен Апполимов. Командиром стал Кенес Бейсебаев. Крепла комсомольская дружина. В состав организации входили командир, оперативники, особая комиссия во главе с председателем, командиры групп, дружинники.