Сверх всего это благодушие сочеталось с чрезмерно большим оптимизмом относительно настоящего и будущего. Надписи на могильных плитах в Северной Африке содержат упоминания о прошедшем бурном четвертом веке, сопровождаемые явно необоснованной надеждой на «юношескую энергию римского имени» и «золотой век повсюду». И такой же бессодержательный оптимизм можно найти у каждого писателя — без исключения. Например, Клодиан без всяких на то оснований дополняет непрерывные заявления об общности всей Империи темой бесконечности власти Рима. Риму следует только пригрозить, и Рейн тут же затихнет. Традиционные утверждения поэтов о том, что даже такие отдаленные страны, как Индия, склоняются перед могуществом Римской империи, были просто смехотворны в условиях все нарастающего распада.

Теперь перед моими глазами покоренный Вавилон;

Несутся парфяне, как будто за ними гонятся;

Бактрия полностью подвластна римским законам;

Ганг течет среди указанных ему границ;

А Персия у наших ног со смиренным видом

Разбрасывает дорогие украшения и редкие драгоценности.

На нашем пути вы поклоняетесь Вакху;

Ваша Империя раскинулась от полюса до полюса.

Красное море вы покроете жемчугом;

Воды Инда принесут вам слоновую кость …

С той же самодовольной глупостью Симмах объявляет покорение новых территорий постоянной целью Империи. Более того, его христианский оппонент Пруденций твердо проводит ту же мысль, что Вечный Город начал новую жизнь с приходом к власти христиан. Он заставляет богиню Рому заявлять следующее:

Мои седые волосы снова стали золотыми. Пусть все,

Кто смертен, подчинятся закону; для меня время

Продлилось в следующее столетие,

А долгая жизнь научила презирать смерть.

Даже когда до конца оставалось всего шестьдесят лет, и Империя уже быстро разваливалась, Рутилий Намациан продолжал обращаться к духу Рима все в той же беспредельной самоуверенностью:

Твоя власть повсюду, где светит солнце,

Даже на самом дальнем краю земли …

Пусть твой

Свет затмит проблеск света вечного огня …

Пусть твои законы распространятся на весь мир;

Он бессмертен. Ты прожил половину тысячелетия,

Да еще шестьсот, а теперь и еще девять лет.

Не страшись Фурий; годы жизни, которые остались,

Не имеют конца; твердость земли и

Сила Господа поддержат звезды. Твоя сила

В слабости других империй;

Ты силен, потому что можешь учиться на несчастьях.

Прекрасно сказано. Но совершенно отвлекает внимание от необходимости предпринять самые решительные шаги, чтобы предотвратить неотвратимо нависшее крушение любимого Рима.

Сидоний нанес свой второй визит в город в 467 г., за девять лет до того, как западный мир перестал существовать. И что же он обнаружил? Он нашел все в превосходном порядке. Когда он взирал на римлян, наслаждавшихся своими праздниками, ему казалось, что античные институты совершенно не тронуты временем. Он ни увидел, ни почувствовал ни малейшего признака приближающихся зловещих изменений в стране.

Повторим еще раз: в воздухе Рима не носилось никаких ощущений потребности в спасении погибавшей Империи, ни даже чего-то большего, чем видимость небольших недостатков. Эта слепая приверженность идеям прошлого занимает видное место среди основных причин крушения Рима. Если вас убаюкивают эти традиционные миражи, то и нет нужды вообще предпринимать какие-то первоочередные шаги во спасение.

Глава 13

БОРЬБА ДВУХ МИРОВ

Если язычники и воспитанники их системы образования оказались неспособны принять вызов кризиса из-за чрезмерно консервативного отношения к внешнему миру, то видные церковники и богословы, люди высокого интеллекта и мужественного характера, которые в прежние времена непременно служили обществу, в большинстве случаев оказались несостоятельными в иных, не менее серьезных вопросах: они отбивали охоту служить государству — ни на мирной, ни на военной стезе.

Это было достаточно естественно в старину, когда государство преследовало христианство. Их чувства в тот период были обобщены Оригеном: «Мы, христиане, защищаем Империю нашими молитвами; мы солдаты духовной сферы, куда более эффективные, чем любые другие, служащие в римских легионах». Его более радикальный современник Тертуллиан выдвигал аргументы в том же духе, например, что солдат — христианин в римской армии, отказавшийся надеть на голову венок во время языческого праздника, должен быть полностью оправдан, даже если после этого отказа он будет посажен в тюрьму, а его единоверцев будут преследовать. Конечно, призыв «подставить другую щеку», приписываемый Иисусу, вообще затруднял христианам службу в римской армии, и были многочисленные случаи, когда люди, приняв христианство, чувствовали невозможность продолжения дальнейшей воинской службы.

Не более привлекательной для христиан была и гражданская служба. Дело в том, что библейская заповедь: «Не служи двум господам, Богу и Маммоне» воспринималась как отождествление Маммоны и императора. «Ничто нам более не чуждо, чем государство», — провозглашал Тертуллиан. А церковный собор, проходивший в 306 г. в Иллиберии (Элвира) в Испании, заявил, что ни один верующий, назначенный на официальный пост, не имеет права появляться в церкви в течение всего периода пребывания на этом посту.

Нечто удивительное есть в том, что после того, как Империя приняла христианство, церковь и ее лидеры, теперь уже партнеры императора, продолжали пребывать в своем прежнем убеждении о невозможности совмещения государственной службы с религией. Например, в 313 г. городской совет Арелата (Арль) в Галлии объявил, что те, кто захочет заниматься политической деятельностью, будут исключаться из религиозной общины. Это следовало из давнишнего письма папы к галлам, в котором говорилось, что тот, «кто приобщился к светской власти и занялся светским правосудием, не может быть свободен от греха». В результате, ряд пап, включая Сириция и Иннокентия I, отлучали тех, кто занимал административные должности, от церкви, объясняя, что такая работа в правительстве, будучи сама по себе не греховной, тем не менее чрезвычайно опасна для человеческой души.

Более того, это вето до сих пор распространялось, как и в давнее время, на тех, кто служил в армии. Действительно, в это время христианские лидеры, несмотря на свои новые тесные связи с правительством, продолжали часто и открыто выступать против воинской службы. Афанасий однозначно восхвалял христианство, поскольку только оно ввело истинно пацифистский порядок, по которому единственным врагом, с которым надо бороться, был дьявол. Базил из Цезареи очень жестко связывал такое отношение с практической жизнью, заявляя, что солдат, убивший человека при исполнении своих служебных обязанностей, виновен в убийстве и должен быть отлучен от церкви. Даже папа Дамас, несмотря на свой тесный союз с государством, благословлял солдат-христиан, которых судил военный суд за то, что они бросили оружие. Св. Мартин из Тура просил отпустить его из армии, потому что «Я солдат Христа, мне не позволено воевать». Когда он был обвинен в малодушии, говорят, ему приказали стоять во время боя перед строем, имея в качестве оружия только крест. Но затем, согласно легенде, враги немедленно сдались, так что этот жест оказался излишним.