Как бы там ни было, теперь я только и думал о предстоящей поездке.

В день моего визита к Исигуро случилось следующее. Я пересаживался в Ёцуя и неожиданно оказался в одном вагоне с младшими братьями М. Я был в крайнем замешательстве, но старший из них, учтиво поздоровавшись, подошёл ко мне. Он сообщил, что сейчас должен состояться приём по случаю объявления свадьбы, и они как раз туда направляются. Я оцепенел, всё вокруг потемнело, я не мог ничего вымолвить в ответ. Теперь уже наверное зная, что объявлено о свадьбе М., не помня себя, я шёл на встречу с Исигуро, думая лишь о том, что не желаю оставаться в Японии, хочу как можно быстрее уехать за границу, поэтому, вместо того чтобы спокойно всё обсудить, я говорил с Исигуро о поездке в Европу как о деле решённом.

Я рассчитывал вернуться в Акиту той же ночью, но, встретившись с И., передал ему мнение Исигуро и сообщил, что окончательно принял решение отправиться в заграничное путешествие. Единственное, что меня теперь беспокоило, это дорожные расходы. И. настойчиво убеждал меня не волноваться об этом:

— Разве не пожертвовал твой отец всё своё имущество Богу? Не следует всё сводить к деньгам, считай, что это тебе дар от Бога… Главное, чтобы ты мог серьёзно совершенствоваться в той области, которая тебя влечёт.

Я слушал его слова, и мне казалось, что я в каком-то сказочном сне. Ах, почему же раньше, до землетрясения, когда М. так ждала меня, я не обратился к И. с просьбой и не отправился с его помощью в Европу? Терзаясь запоздалым раскаянием, я трясся в ночном поезде, возвращаясь в Акиту.

Итак, я решил при первом удобном случае, как только позволит работа, покинуть Акиту. Но мне хотелось непременно дождаться окончания учебного курса для лесников. Позволено ли мне будет временно оставить должность или придётся брать временную отставку, в этом я всецело полагался на Исигуро. Уже падали, соскальзывая с крыши, глыбы снега, течение реки медленно несло куски льда, уже во всём чувствовалось дыхание весны. В это время вернулся начальник департамента, Кисима.

Он пригласил меня к себе в кабинет и сказал, что в министерстве слышал от господина Исигуро о моём желании, поэтому я могу по своему усмотрению выбрать наиболее удобный для меня срок и отправляться в путь. Я сказал, что хотел бы продолжать службу до окончания курсов, и просил его покамест держать мою поездку в тайне.

Состоялся банкет по случаю возвращения начальника департамента. Бабочка прошептала мне, что должна обязательно сказать мне что-то важное, предупредив, что зайдёт ко мне завтра. Я сделал откровенно недовольную гримасу. В эту ночь она опять, отлучившись, следовала за мной до самого пансиона. Смёрзшийся снег уже подтаивал и хлюпал под ногами, идти в гэта было трудно. Она молча плелась за мной как тень, но её любовь была мне в тягость.

На следующий день приходилось воскресенье. Снег стал совсем рыхлым, кататься на лыжах было невозможно, поэтому я с утра пошёл в баню, расположенную далеко на берегу реки. Вернувшись, увидел, что Бабочка, греясь у котацу, ждала меня, поникнув головой. Сильно досадуя, я сунул в котацу принесённое с собой обледеневшее полотенце, но Бабочка не поднимала головы. Тайко принесла чай, налила и Бабочке. Я, не говоря ни слова, намеренно шумно хлюпая, пил горячий чай. Не обращая внимания на её присутствие, я начал просматривать газету, но молчание действовало на меня невыносимо гнетуще.

— Я вот что решила… Попрошу господина О. (депутат верхней палаты, которого она считала своим отцом), он мне поможет переехать в Токио, там я смогу научиться чему-нибудь другому… Для этого я здесь учусь изо всех сил. Обещайте, что позволите мне когда-нибудь вам служить.

Её слова прозвучали так неожиданно, что до меня не сразу дошёл их смысл, но, взглянув на её поднятое личико, я почувствовал, что побеждён. Видя её полную самоотдачу, я с трудом удержался, чтобы не обозвать её дурой. Я был настолько тронут, что вынужден был рассказать ей всю правду.

— У меня есть любимая, — наконец сказал я, чувствуя в то же время страстное желание рассказать ей всё о М. Разумеется, я удержался.

Она потёрла себя ладонями по лицу и что-то промямлила вздыхая, но я не мог разобрать ни слова. Вскоре она ушла. И потом, за исключением того, что она пришла провожать меня на станцию в день моего отъезда, я её больше не видел. Но на следующий день от неё принесли письмо. В него была вложена танка:

По бессердечному

томиться —

яко в храме

поклоны бить

в зад алчущему бесу… ^[70]

Это было единственное письмо, которое я от неё когда-либо получал. Я удивился, как талантливо написана танка, но лет через десять обнаружил, что стихотворение принадлежит одной из поэтесс древности и входит в антологию "Манъёсю"^[71]. Я был изумлён.

Я так много написал о Бабочке потому, что впервые едва не уступил плотскому искушению. Целомудрие само по себе ни плохо, ни хорошо. Я не прилагал усилий к тому, чтобы соблюдать чистоту, пока любил М., — это получалось само собой, естественно. Можно даже сказать, что я не испытывал физического желания. Такова страшная сила любви. Как только М. от меня отошла, физическое желание точно проснулось, и я ощутил влечение к Бабочке. Постыдная гнусность этого влечения была мне ненавистна. Борясь с Бабочкой, я боролся с позывами своей плоти. Бабочка была воплощением моих низменных инстинктов. Иначе я не мог объяснить то, каких мучений мне стоило в её присутствии блюсти целомудрие. Другими словами, если бы Бабочка не преследовала меня с такой навязчивостью, если бы у меня не было сомнений, что я сумею победить свою плоть, я бы, наверное, так и не решился жениться. Я не могу воспринимать отношения между мужчиной и женщиной как нечто чисто физиологическое. Возможно, на мои чувства повлияли Божьи заповеди против "похоти", которые я исподволь впитал с ранних лет. Я убеждён, что плотская связь — это своего рода божественный акт для сотворения нового существа мужчиной и женщиной, обоюдно принявших решение вести совместную жизнь. Я не столько сознавал, сколько чувствовал, что не следует, предаваясь наслаждениям, превращать временные заблуждения плоти в насмешливую пародию на священный праздник.

И. постоянно советовал мне жениться. Больше того, на этот раз он настойчиво предлагал А. в качестве кандидатки. Как я уже ранее говорил, зная себя, я был уверен, что не смогу жить холостяком. Но, сказать по чести, я не любил А. И. писал мне, что и А., и её отец вот уже несколько лет пребывают в ожидании, надеясь получить моё согласие на брак. Я находился в таком затруднительном положении, что даже какое-то время думал обратиться за советом к М. Точно и впрямь советуясь с ней, я целыми днями перечитывал одно за другим её письма. В результате этого чтения я с ещё более глубоким раскаянием осознал, как много она для меня значила и в какой степени моя собственная трусость стала причиной того, что я её потерял. Раскаяние было столь мучительно, что лишало меня сил к разумному восприятию действительности, но уже одно то, что М. живёт на этом свете, было для меня своего рода спасением. Я постоянно как будто чувствовал на себе её взгляд…

Возможно, это была всего лишь красивая поза, но я верил, что только такой поступок мог принести мне счастье, после которого мне было бы не стыдно с ней встретиться.

"…Я желаю лишь одного — чтобы в будущем Вы стали таким человеком, которого я не стыдилась бы назвать своим возлюбленным. Тогда и моё прошлое станет более красивым и светлым. Понимайте это не как свидетельство моего малодушия, а как искренность любящей Вас…"

Вот так, потеряв надежду быть счастливой в любви, отправляясь в Берлин, М. писала мне в прощальном письме. И потом, уже из далёкой страны посылая мне клятвы верности, она не раз писала о том, что молится о счастье А., и просила меня руководить её духовным развитием, чтобы позже мы с М. могли пожениться, не испытывая угрызений совести. Надо было совсем не знать М., чтобы заподозрить здесь какой-то подвох. Я тоже хотел быть честным перед собой. После того как М. меня оставила, после того как я понял, что мне нужно на ком-либо жениться, я задумался: а может быть, и впрямь мой истинный путь — взять в жёны А., как то советовал мне И.? Но душа моя к этому не лежала. Вдобавок жениться перед самым отъездом за границу представляло трудноразрешимую проблему. В конце концов я рассудил не сваливать все проблемы в одну кучу, а решать их одну за другой. Для этого прежде всего надо было уехать из Акиты, вернуться в Токио и обсудить всё вместе с И. Тем временем окончились курсы лесников. На улицах Акиты рубили топорами смёрзшийся на дорогах снег. Таившаяся под толщей снега земля дымилась тёплым паром. Лёд на канавах и по реке вздымался грудами, под ним журчала вода. Прежде студёный, воздух стал влажным и нежно ласкал щёки. К саням крепили колёса, на улицах появились рикши.