И, без сомнения, снова оживут в памяти события и люди первого столетия истории Земли Франца-Иосифа, самого северного на земле архипелага...

В. Маркин

Не исчезнувший

Рассказ о том, как, когда и кем был сохранен пятнистый олень

Знакомство с ним народов Востока уходит в глубь веков, но Европа узнала о чудесном олене лишь в середине девятнадцатого века. И тут же предприимчивые переселенцы — искатели золота и женьшеня, соболевщики — быстро наводнили край. Красноречив отчет одного деловитого сучанского пристава. По его сведениям, только за один 1883 год в подведомственном ему районе китайские купцы купили у местных охотников четыреста пар пантов пятнистого оленя. Многие шли по сто рублей золотом за голову. По тем временам это был капитал, и неудивительно, что каждый владевший оружием стремился добыть такой трофей. Но если русские и корейцы охотились преимущественно на самцов, то проникавшие в тайгу усердные маньчжуры перегородили ее многокилометровыми хитроумными завалами с замаскированными ямами. В эти зверовые ямы — «лудёвы» — попадали все подряд: самцы, самки и совсем уже «бесполезная» молодежь. Пятнистому оленю грозило уничтожение. И вероятно, он был бы действительно уничтожен, если бы в его судьбу неожиданно не вмешался мой дед Михаил Янковский.

Молодой студент-шляхтич был осужден на каторгу за участие в польском восстании против царизма в 1863 году. Он отбыл срок на Нерчинских рудниках в Забайкалье и, став ссыльнопоселенцем, в 1S72 году вошел в состав научной экспедиции бывшего товарища по каторге доктора биологии Бенедикта Дыбовского. На лодке «Надежда», как пишет в своей книге «Воспоминания о Сибири и Камчатке» сам Дыбовский, они два года обследовали Шилку, Аргунь, Амур и Уссури. 1874 год застал их на Дальнем Востоке, и здесь мой дед прожил вторую половину своей жизни, посвятив ее природе, охоте, науке и животным. Сначала на острове Аскольд, а потом на полуострове, неподалеку от Владивостока, ныне носящем его имя, он создал первый в России питомник пятнистых оленей.

Михаил Янковский изучал поведение своих питомцев. Он решительно отказался от использования варварских «лудев», научился отыскивать и осторожно брать новорожденных оленят. Много молодых оленей он раздавал во вновь организуемые хозяйства предприимчивых дальневосточных пионеров. Новое дело стало давать хороший доход и быстро развиваться.

Очутившись в Северной Корее, сын Михаила Янковского, мой отец, настойчиво стремился заняться делом, до тонкости знакомым ему с детства. Однако к этому времени пятнистый олень там был уже большой редкостью. И неожиданным было для нас с отцом известие, принесенное деятельным переводчиком, корейцем Иваном Чхеном: «Юри Микаучи, моя олени насоу!» («Юрий Михайлович, я оленей нашел!») Долго прожив в России, Иван свободно говорил по-русски на специфическом приморском жаргоне. Сейчас он весь сиял, в восторге от добытых им сведений.

Разве можно было оставить без внимания такое сообщение? И ранним погожим сентябрьским утром мы выехали втроем: отец, Иван Чхен и я. Путь был неблизкий. Несколько часов поездам, потом по узкой каменистой дороге сквозь расцвеченные первыми осенними красками леса и поля, через прохладные броды светлой горной речки. Шли и сомневались: не ошибка ли? Увидим ли пойманных оленей или все окажется басней? Так уже бывало.

Солнце садилось, когда мы подошли к усадьбе охотника Ким Чхун Бона. Подошли и некоторое время не могли поверить глазам: в маленьких загородках из высоких жердей металось четыре красно-рыжих зверя с белыми пятнами по бокам. Они!.. Взрослый самец-пантач со спяленными уже рогами, двухгодовалый самчик — «саёндыш» с первыми рогами-шпильками и взрослая матка с молоденькой дочкой. Саёндыш, самый дикий и буйный, неистово бросался на ограду при виде людей, никак не желая привыкать к ним. Он уже сильно рассек об забор нижнюю губу, обнажив длинные желтоватые зубы. Не желая тревожить животных, мы отошли во двор фанзы.

Хозяин, плотный мужчина в домотканых шароварах и рубахе, с заметной сединой в коротко остриженных волосах и реденьких свисающих усах, степенно представился. Фанза одноэтажная, но он пригласил нас в «верхнюю» комнату — для стариков и гостей мужского пола. Корейское крестьянское гостеприимство беспримерно. Не усадив за стол гостя, хозяин никогда не сядет есть. И не успели мы помыться с дороги, как хозяйка внесла один за другим маленькие лакированные столики с сервированным на них ужином. Для каждого мужчины отдельный столик. На нем большая медная чашка с крутой чумизной кашей, мисочка с острым соевым супом, чашка с водой — горячую сухую кашу, взяв на ложку, надо опустить на секунду-другую в чашку с водой, потом в рот; несколько блюдечек с закусками: вяленая рыба, остро приготовленный молодой папоротник, пророщенные соевые бобы; кимчи — капуста или редька, квашеная, с красным перцем и чесноком; плоская медная ложка и деревянные палочки.

Обувь мы оставили на крылечке за порогом. Сели на отапливаемом полу, на циновке, скрестив ноги, каждый перед своим столиком, как принято, лицом друг к другу.

Теперь нас больше всего интересовало: как поймали этих оленей? Зверовые ямы были давно запрещены, да и упавший в яму зверь редко остается непокалеченным. Иван сказал, что разговаривать о деле можно только после трапезы. И вот ужин закончен, этикет соблюден, и отец спросил, так как же их поймали.

— Их поймали весной голыми руками. За самцами гонялись дней по семь, стельную матку взяли на третий...

Чхун Бон рассказывал спокойно, без позы, попыхивая трубкой с длиннейшим мундштуком и маленьким чубуком, который он часто набивал, вновь и вновь прикуривая от уголька; в углу стояла жаровня.

Никогда, ни в каких описаниях самых прославленных следопытов, начиная с серьезных исследований и кончая романами Фенимора Купера, не встречалось случаев, когда бы ловили оленя голыми руками. Речь не идет о преследовании по насту, когда олень, пробивая твердую корку, способную держать человека, быстро ранит ноги, выбивается из сил и падает под ножом или копьем. И даже взятый живьем, зверь уже обречен. Напрягая последние силы, в ужасе от преследования, он запален и в лучшем случае живет в неволе несколько дней, чаще часов... И то, о чем поведал нам хозяин, было совершенно ново и необыкновенно.

Корейцы выработали метод ловли, который вряд ли мог быть выработан европейцами. Близкий к природе и наблюдательный восточный таежник заметил, что при появлении первой травки, лишь попробовав ее, олень бросает надоевший зимний сухой корм — веточки и сухую траву. В эти дни он сразу быстро тощает, теряя обычную силу и выносливость. Но уже апрель, снег сошел; как найти, а главное, не потерять его след? На влажной земле, даже густо укрытой упавшим листом, для опытного глаза свежий след еще заметен. Но земля и лист под весенними лучами высыхают. Тогда и начинается главное. Следопыт с легкой палкой в руке, раздвигая на ходу опавший лист и сухую траву, замечая оттиск копыта там, где его никто не видит, преследует зверя от зари до зари.

Этот метод зародился в скалистом и диком крае Центральной Кореи, в районе Алмазных гор. Иссеченная высокими крутыми хребтами, провинция эта стала колыбелью классической ловли драгоценного оленя. Однако, научившись ловить и сохранять жизнь «торог сасими», жители не приручали и не разводили их. Стельных маток кормили до тех пор, пока полностью не развивался весенний плод, еще не родившийся олененок «ноктхэ», — одно из самых дорогих средств тибетской медицины. Когда плод созревал, матку убивали. Изъятый эмбрион варили до состояния густой мастики, он шел по высокой цене. Мясо оленихи ели, из шкур выделывали замшу. Самца растили до первых пантов и тоже убивали. Так постепенно олени провинции Канвондо были истреблены, и следопыты стали продвигаться на север, где зверь еще сохранился. С годами слово «кавандо» (так произносили его корейцы) стало как бы синонимом человека-ищейки, специалиста редкой профессии — ловца оленей.