Наряду с тибетскими и монгольскими добуддийскими богами в ламаизм проникли и боги индуизма. В его пантеоне фигурируют Индра и Агни, Яма и Варуна, Сома, Брахма, Ананда и др. Все они имеют свою иконографию и красуются на своих местах в ламаистских храмах вместе с бесчисленными вариантами будд, Авалокитешварой, Манджушри, Варджапани и т. д. При этом не существует определенного порядка и иерархии размещения богов различного происхождения и ранга.

Пожалуй, какие-то следы соблюдения иерархии обнаруживаются в том, что в большинстве случаев второстепенные боги воплощаются не лепными и резными статуями больших размеров, а изображениями на полотнищах, развешанных в храмах. Помимо «портретных» изображений в храмах есть и сложные сюжетные картины, иллюстрирующие догматику ламаизма. Наиболее содержательный сюжет такого рода полотен — сансариин хурде — «колесо жизни», изображающее по существу всю ламаистскую догматику ²².

Многочисленные рисунки на этом холсте разделены на три концентрических кольца, каждое из которых в свою очередь делится на секторы, а внутри последних изображено множество сюжетов, выражающих отдельные элементы вероучения. Не останавливаясь подробно на изложении этих сюжетов, укажем лишь на несколько элементов изображения в целом.

Все «колесо жизни» извне объемлется неким чудовищем; верхняя часть колеса находится в зубах дракона, среди которых выделяются огромные клыки, а низ опирается на безобразные ступни со страшными когтями. Очевидно, это означает господство над всем миром некоего могущественного, если не всемогущего существа, стоящего не только над людьми, но и над бесчисленными существующими богами. При желании здесь можно усмотреть монотеизм, родственный любому другому. Может быть, оно так и есть, но такая трактовка может служить не столько «облагораживанию» и рафинированию ламаизма, сколько характеристике всякого так называемого монотеизма, поскольку любая разновидность его допускает существование большого количества второстепенных, младших богов, подчиненных верховному.

Один из секторов «колеса» изображает ад с массой отделений горячего и холодного истязания. В другом изображен рай, обитателями которого являются лишь боги. Поскольку, однако, праведные люди могут перевоплощаться в богов, то, очевидно, рай предназначен и для них; к тому же боги в нужных случаях перевоплощаются в людей, так что в общем рай может считаться местом общего пользования для людей и богов. Обитатели его восседают на прекрасных цветах лотоса, вместе со своими подругами наслаждаются буддистским учением, сулящим праведникам в качестве высшей награды за добродетельную жизнь нирвану — отсутствие переживаний, связанных не только со страданием, но и с наслаждением.

Ламаизм не отказался от учения о нирване, но он отодвинул ее настолько далеко, что стремление к нирване оказалось для верующего неактуальным, а перспектива достижения такого состояния стала выглядеть весьма далекой от реальности. Если бы ламаизм, как и буддизм в целом, не перестроился таким образом, он не имел бы распространения в широких массах, ибо религия потеряла бы в этом случае всю свою притягательность для простого человека.

Место нирваны в ламаизме занял рай, хотя формально не отрицается и нирвана. Реально верующий должен представлять себе, что если он будет выполнять все требования ламаистской морали, то после хлопотной, полной страданий и лишений сансары его ждут успокоение и блаженная жизнь в раю. Впрочем, можно уловить в этом представлении и мотив, соединяющий рай с сансарой: после райского блаженства праведника в конце концов ждет нирвана: если семь дней подряд, сидя в раю, непрестанно повторять имя Амитабы и не думать ни о чем мирском, то нирвана обеспечена. Во всяком случае имеющиеся изображения рая показывают его обитателей, и прежде всего самого Ами-табу, в состоянии такой полной безмятежности, которая напоминает о нирване.

Существует в ламаистской литературе достаточно подробное описание рая «Сукавади». Обстановка в нем такова: «Почва его состоит из как бы превращенных в муку и рассыпанных кораллов, лазурита, лазоревых камней, хрусталя, золота, серебра и других драгоценностей, она очень плодородна… Пыль не пылит там, а по виду похожа на пахучее масло… Там все прекрасно, и, куда ни посмотри, ничего не найдешь нехорошего, что не было бы приятно для глаза, поучительно для ума и радостно для сердца». Описание по своему содержанию — довольно беспомощное, свидетельствующее о скудости воображения рассказчика и о неконкретности порожденных этим воображением представлений. А кое-что более или менее бессмысленно. Зачем, например, в раю плодородная почва, если его обитателям не приходится ее обрабатывать?!

Сами же они изображены в таком виде: «Если изучать нагие тела жителей страны той, то жестокого ничего нет в них, они мягки, как шелковые подушки, набитые ватой». И моральные их качества — отменные: «Нет там лжецов, клеветников, грубиянов, сплетников, умножающих зло и вред». Дальше идет нагромождение странностей и прямых бессмыслиц: «Так как все имеют признаки мужчин, то женщин нет там. А так как существа появляются там из цветка лотоса, то и рождения из чрева там нет». Рождения там вообще-то вроде и не должно быть, ибо население рая пополняется за счет прибывающих с земли праведников. На это, впрочем, есть ответ: душа праведника переносится в рай заключенной в цветок лотоса, там этот цветок распускается, и из него выходит маленький человечек, который потом, очевидно, вырастает в полноценного праведника. Как ни удивительно к тому же, в раю умирают, правда особым образом: «При смерти там не бывает мучений, и с отшествием души исчезает и труп» ²³. Не будем приводить других деталей, ибо уже ясно, что религиозное воображение и здесь оказалось бессильно придумать нечто принципиально иное, чем то, что человек видит в реальной жизни, оно только комбинирует отдельные элементы его, притом делает это фантастически-запутанно, иногда до нелепости.

Любопытно отметить, что автор приведенного выше описания рая не может совсем избавиться от представлений о чувственных удовольствиях, которые могут оказаться доступными раежителям. «Если есть охота, — говорит он, — то обитатели того царства в каждом доме услаждаются пением и плясками, исполняемыми 7000 дев». Оказывается, женщины там все-таки есть. Тут же, однако, автор спохватывается и делает оговорку: «Но это наслаждение не возбуждает в них страстей, и они всегда бывают тверды в законе». Чистый, значит, вокал и балет, а о нарушении закона (какого закона?) не может быть и речи. Далеко, значит, не все удовольствия доступны праведнику в раю. Надо признать, что мусульманский рай куда как либеральнее и щедрее. Впрочем, влияние мусульманских представлений чувствуется в самом этом мотиве, связанном с 7000 дев.

Нет никакой логической возможности связать представление о райском будущем, ожидающем праведника, с верой в кармические перерождения. Умерший возрождается в новом существе, и каково будет это существо, зависит от того, как он жил. Можно домыслить такое решение вопроса: по прошествии определенного, видимо, очень большого количества самых лучших и возвышенных перерождений эта карусель кончается, и человек идет в рай. Кончается сансара, а начинается неизвестно что…

Для характеристики ламаистской картины мира имеет известное значение верование ламаизма в существование (неизвестно где) Шамбалы, неведомого баснословного государства, которому предстоит сыграть когда-нибудь решающую роль в истории Вселенной и нашей Земли. Наступит время, когда Шамбала вступит в борьбу со всем остальным миром, и в результате этой так называемой шамбалийской войны будет окончательно побеждено и ликвидировано зло. Какого рода зло имеется в виду, предоставляется судить фантазии верующего. Можно подразумевать социальное зло в виде страданий, причиняемых человеку человеком, можно подразумевать здесь зло биологическое в виде страданий, причиняемых человеку болезнями и процессом умирания. Скорее всего, однако, имеется в виду зло религиозное — «неистинные» злые боги и демоны. Во всяком случае перед нами типичное эсхатологическое учение, выражающееся в ожидании конца света и в представлении о том, что раньше или позже этот конец наступит.