Содержание махаяны не ограничивалось, однако, материалом, взятым из первоначального хинаянистского ядра. Везде, где она находила распространение, ей приходилось приспосабливаться к верованиям и культам, бытовавшим среди коренного населения, что влекло за собой заимствование местных мифологических сюжетов и элементов культа вплоть до обогащения пантеона за счет местных богов и демонов. Буддийское учение о перевоплощениях Будды открывало возможность неограниченного расширения пантеона при помощи присоединения к нему местных богов, объявлявшихся очередными аватарами (воплощениями) Будды.
Характерная для хинаяны внутренняя противоречивость вероучения, как и несоответствие его основных доктринальных положений религиозной практике и этике, доведена в махаяне до крайних степеней. Прежде всего нельзя не отметить то философское основание махаяны, которое обусловливает удивительную противоречивость всего ее догматического построения, имеется в виду учение о пустоте — Праджнапарамита. С точки зрения этого учения все есть пустота: «…все предметы, входившие в учение Яны Шраваков (т. е. хинаяны. — И. К.) (сканды, истины, 37 членов Боди, Шраваки, Сротапанны, Анагамины, Арханы, Пратьека-будды), самая Праджнапарамита не существуют, не истинны, пусты…» Сформулировав данное положение, В. Васильев раскрывает его странную для логического мышления структуру: с другой стороны, все вещи «вследствие этой же пустоты… и существуют; одним словом, здесь сливаются все противоречия: положительное и отрицательное составляют тождество» 97. Если все пусто, то, рассуждая последовательно, надо было бы признать, что не существует ни Будды, ни нирваны, ни триратны (трехчленная форма: Будда — дхарма — сангха). А из этого должен следовать вывод о недеянии как важном принципе поведения человека. Но религиозное мышление уводит сознание в другую сторону.
В отличие от хинаяны махаяна ориентирует человека на выход из сансары не потому, что жизнь есть страдание, а потому, что она есть пустота, ее не существует. Но тогда и нирваны не существует? Нет, оказывается, она не только существует, но и более конкретна и жизненна, чем нирвана хинаяны.
Несколько по-новому выглядит в махаяне и трактовка учения о бодисатве. Уже в хинаяне намечалась тенденция признавать бодисатвой не только ушедшего из мира, но и того архата, который остается в миру, чтобы помогать другим людям в достижении высоких степеней святости. В махаяне эта тенденция была полностью реализована. Идеалом бодисатвы стал считаться монах, занимающийся проповеднической деятельностью с целью спасения других людей. Неделание, таким образом, не только практически, но и формально уступило свое место активности, а духовенство получило основания к тому, чтобы не уходить из мира с его заботами, тревогами и благами, а, наоборот, по возможности глубже входить в него.
Несмотря на то, что с точки зрения теории Праджнапарамиты боги тоже представляют собой пустоту, первоначальный махаянистский пантеон с течением времени все больше обогащался. Во-первых, росло количество будд. Появились имена Авалокитешвары, Вайрочаны, Манджушри, Ваджрапаны и многих других. Будды не только носили определенные имена, но бывали и безымянными. Число последних скоро стало исчисляться миллионами и миллиардами, пока не дошло до утверждений о бесчисленном количестве богов-будд. Во-вторых, в буддийский пантеон проникали боги тех народов, которые принимали буддизм, они становились аватарами Будды; такая судьба постигла, в частности, ряд вишнуитских и шиваитских богов. Оказались буддами и Ганеша, Шива, Вишну. Появились богини — Тара и др. Здесь сторонники концепции буддийского пантеизма вынуждены признавать политеистическое «перерождение» буддизма.
В махаяне буддийские боги приобрели зримые черты. В огромных количествах стали появляться изображения Будды и многочисленных бодисатв, преимущественно скульптурные. А изображать божественное тело нельзя было в хинаянистских традициях презрения и отвращения ко всему телесному. Вспомним, что эти традиции требовали отношения к человеческому телу как к куче нечистот; в махаяне с этим было покончено, и возникли условия для развития буддийского искусства, создавшего великолепные статуи будд, бодисатв и окружавших их красавиц.
По-иному, чем в тхераваде, махаяна стала толковать сам образ Будды. Здесь он с самого начала выглядит как бог, а не как человек, в процессе своего постепенного совершенствования обретший божеское достоинство, «просветление». Это нашло свое выражение в появлении и распространении самого образа Будды: появились его плоскостные и особенно скульптурные изображения, распространившиеся по всему буддийскому миру, ставшие почти непременным атрибутом населенных пунктов и монастырей, а также всяких святилищ. Как это ни выглядит парадоксально, деификация центральной фигуры вероучения приблизила саму религию к массам, сделала ее более доступной для широких кругов населения. Тхеравадический Будда был чересчур «философичен», абстрактен, безобразен. Махаянистский же давал людям материал для наглядного образного восприятия, для эмоциональной стороны сознания. Бог в человеческом образе оказывался понятнее и ближе массовому сознанию, чем абстрактный человек, хотя этому человеку и приписывалась определенная биография.
Пересмотру подверглись в махаяне и такие важные типы сакральных личностей, как бодисатва и архат. В тхераваде бодхисатва представлялся как последняя форма на пути восхождения верующего к просветлению, достижение этой стадии должно было быть связано с перспективой непосредственного перехода в качество будды. Он становился архатом, полностью отрешенным от мира и прямо переходящим в нирвану. Махаяна унаследовала понятие бодисатвы, но преобразовала его. Достигши этой ступени, верующий может, и, как правило, делает это, отказаться от перехода в нирвану и, оставаясь в мире сансары, посвятить себя служению людям: делам милосердия, благотворительности и, главное, просвещения светом веры. Он еще должен дойти до состояния архата, перед которым непосредственно открывается нирвана.
Это, казалось бы, тонкое академическое различие имело для сознания верующего серьезное значение. Бодхисатва, по достижении этой степени сразу ушедший в нирвану, теряет практическое значение для людей, он ничем никому не может помочь, он — ничто. А если он остается в жизни, пусть это будет презренная сансара, важно, что это все-таки живая реальность, от которой, пока живешь, никуда не денешься. Таким образом, этот нюанс учений махаяны в какой-то мере тоже способствовал ее большей привлекательности для масс. Больше того, в этом плане кое в чем проигрывал и сам Гаутама-Будда, уступая часть своей популярности грядущему Будде-Майтрейе: если первый находится уже в нирване и ничем, стало быть, не может помочь людям, то второму, когда он явится на землю, будут открыты широкие возможности действия, в частности на пользу людям.
По мере того как буддизм из Индии проникал в страны Центральной, Средней и Восточной Азии, он испытывал влияние традиционных религий этих стран, а также социально-политических обстоятельств, интересов и движений, в них действовавших. Он неминуемо должен был преодолевать свою узость и замкнутость, проникаясь более широкими социальными интересами и целями. Это должно было в свою очередь вызвать интерес к буддизму со стороны государств соответствующих стран. Особенно это относится к Кушанской империи.
Примерно в начале нашей эры это рабовладельческое государство оформилось на огромной территории, охватывавшей значительную часть Индии и территории Средней Азии, Афганистан, Западный Пакистан и, может быть, некоторые земли современного Китая. Кушанское царство было в то время одной из четырех наиболее мощных империй, включая Рим, Парфию и китайскую ханьскую империю. Его правители стремились найти помимо политических и военных факторов централизации и укрепления своего государства еще и факторы религиозно-конфессиональные. Наиболее выдающийся из кушанских императоров Канишка (78 — 123 н. э.?) использовал в качестве религиозно-политического орудия укрепления своего государства буддизм и сделал его государственной религией своей империи. Он, однако, не просто принял на вооружение проникшую на территорию империи готовую форму южного буддизма, а с помощью богословов организовал серьезную его переработку, в результате чего появилось новое ответвление буддизма — махаяна. Деятельность Канишки в этом направлении была настолько активна, что его именуют иногда в литературе вторым Ашокой.