Автор Апокалипсиса, видимо, не являлся главой христианских общин того времени, но в силу своего личного авторитета обладал моральным правом обращаться к ним с поучениями и предложениями. Не было тогда и официальной централизованной организации. Но общины скорее всего признавали авторитет некоего проповедника и наставника, вероятно проживавшего на Патмосе, т. е. вблизи берегов Малой Азии.

Таким образом, первоначальное христианство было иудейской мессианистически-эсхатологической сектой людей, объединившихся в ожидании близкого конца света и возникновения нового мирового устройства, соответствующих нормам царства небесного на земле. Они решительно не приемлют существующего порядка вещей, преисполнены ненависти к нему и ждут его неминуемой гибели в ближайшее время.

Социальной базой такого движения могли быть лишь порабощенные, обездоленные люди, а источником — национальный и социальный гнет. Конечно, и состоятельные слои еврейства более или менее болезненно переживали римское владычество, но им все же легче было находить общий язык с угнетателями, тем более что это во многом делалось за счет совместной эксплуатации социальных низов еврейской диаспоры. А наиболее революционно были настроены низы. Идеями ненависти и жажды мести проникнут Апокалипсис. Другое дело, что революционно-демократический дух низов нашел в первоначальном христианстве не только выражение, но и разрядку. В то время как на территории Палестины шла национально-освободительная война, христианско-эсхатологические общины диаспоры с нетерпением взирали на небо, дожидаясь апокалипсических всадников, которые возвестят приход мессии и гибель Римской «вавилонской блудницы» без особых усилий со стороны угнетенных и порабощенных.

Период актуальной эсхатологии представлял собой революционный и демократический этап в существовании христианства, правда, лишь по духу, а не по реальной общественно-исторической роли. Ненависть порабощенных к своим эксплуататорам и жажда мести находили свое выражение и разрядку не в революционных действиях, а в ожидании той расправы, которая вскоре будет учинена грядущим мессией над Антихристом и его присными.

СТАДИЯ ПРИСПОСОБЛЕНИЯ

На эсхатологическом этапе своего развития христианство было не в состоянии прочно завоевать широкие массы. Ожидание близкого конца света, решительное неприятие существующих порядков, враждебность ко всему окружающему — все это могло заинтересовать массы лишь на короткий срок, а на более продолжительное время — только замкнутые группы экзальтированных фанатиков. Светопреставление не наступило, а наоборот, вторая половина II в. принесла в условиях общего кризиса рабовладельческой системы некую относительную стабилизацию римского общества. В такой ситуации надежда на светопреставление в ближайшем будущем постепенно сменяется в настроениях христиан более жизненной установкой на определенный способ существования в реальном мире и на приспособление к его порядкам. Это нашло свое выражение в новозаветных книгах, появившихся после Апокалипсиса ¹⁶.

Здесь не было отказа от учения о неизбежном конце света, оно осталось неотъемлемым компонентом христианской догматики. Не только Евангелия продолжают ориентировать верующих на ожидание конца света, притом близкого — «не прейдет род сей…» (Мф., XXIV, 34; Марк., XIII, 30; Лк., XXI, 32), но и во всех позднейших вероисповедных документах христианства эта установка сохраняется на всем протяжении его развития, вплоть до наших дней. Тем не менее есть существенное различие между эсхатологией апокалипсического периода и позднейшей. Первая была актуальной эсхатологией, т. е. учением о том, что конца света надо ждать в «наши дни», в самое ближайшее время, и поэтому вся жизнь и поведение верующих должны быть подчинены этой перспективе. Актуально-эсхатологические движения неоднократно возникали и в средние века, и в новое время, но для магистральных направлений христианства эсхатология перестала быть актуальной. Конец света мыслился как неизбежная перспектива, но ее осуществление оказывалось отодвинутым на неопределенное время. Такого рода эсхатология не определяет общественное и личное поведение верующего, он не сообразуется с ней в своем жизненном поведении.

Для характеристики процесса деактуализации эсхатологических чаяний, которым было ознаменовано приспособление христианства к существующему миру, интересно сопоставить отношение такого идеолога христианства конца II — начала III в., как Тертуллиан, к перспективе светопреставления в сравнении с положениями Апокалипсиса. Автор последнего горит нетерпением в ожидании грядущего вожделенного события, он предъявляет претензии богу по поводу того, что тот медлит со своим приходом. «Ей, гряди…» — требует он от него (Откр., XXII, 20). А через сто с лишним лет Тертуллиан заявляет, что христиане молятся «об императорах, о их министрах, о всех властях… об удалении окончательного переворота вселенной» ¹⁷. Трудно предположить более яркую иллюстрацию перехода от отрицания к приятию окружающего мира.

Отказ от установки на скорое светопреставление компенсировался разработкой учения о бессмертии души и загробной жизни. Если уж не следует ожидать в ближайшем будущем решительного изменения земных порядков для всего человечества, то можно утешиться хотя бы тем, что воздаяние будет получено каждым индивидуумом в потустороннем бытии. Место эсхатологии общественной занимает эсхатология индивидуальная.

Переход христианства от стадии актуальной эсхатологии к стадии приспособления был связан с изменениями в социальном и национальном составе общин. Процесс этот был двусторонним: с одной стороны, перерождение самого движения облегчало для представителей средних и верхних слоев общества, а также для многонациональных масс Римской империи присоединение к нему, с другой — менявшийся состав участников движения обусловливал дальнейшее изменение его идеологии.

Еще в середине II в. социальная база христианских общин оставалась в основном той же, что и во второй половине I в.: рабы, вольноотпущенники, ремесленники, люмпен-пролетарии составляли преобладающее большинство их членов. Но уже во второй половине века христианские писатели, не отрицая того, что основную массу членов общин составляют бедные и незнатные, все же подчеркивают наличие в их составе «благородных» и состоятельных людей. В Деяниях сообщается о каждом случае обращения таких людей, как проконсул Кипра Сергий Павел (Деян., XIII, 7—12).

Представители состоятельных слоев общества, примыкавшие к христианству, вскоре завоевали господствующее или по меньшей мере влиятельное положение в общинах. При этом немалую роль играло не только их богатство, которое, будучи частично используемо в филантропических целях, ставило в материальную зависимость от них массы рядовых и бедных членов общины. Дело еще и в том, что богатые христиане во многих случаях были образованными людьми. Они брали на себя функцию идеологического и литературного оформления христианского учения. Религиозно-догматические идеи, получившие распространение в широких массах, оформлялись и выражались богословами, авторами различных посланий, апологетических сочинений, комментариев к новозаветным книгам. Проходя через сознание и литературное оформление образованных идеологов, принадлежавших к более высоким слоям общества, эти идеи утрачивали дух протеста и те элементы революционно-демократического неприятия действительности, которые были им присущи. Неофитам из состоятельных и привилегированных слоев общества его порядки представлялись не такими уж плохими. И здесь имело значение то обстоятельство, что, чем дальше, тем больше формированием вероучения христианства занимались профессиональные идеологи, пополнявшие свой состав в основном из имущих.

Неизменными оставались в Новом завете выражения сочувствия и симпатии к беднякам, к трудящимся и обремененным. Общеизвестны соответствующие евангельские обращения и притчи. Они позволяют составить довольно цельную картину, в соответствии с которой именно бедняки должны считаться солью земли, а обладание богатством — факт весьма сомнительный с точки зрения его соответствия этическим нормам новой религии. Состояние бедности блаженно и почтенно, богатство же нуждается в оправдании.