Еще более категорично призывает расстаться с мифологическим содержанием христианского вероучения теологическая школа, получившая экстравагантное название «Смерть бога» 34. Под таким названием вышла в 1961 г. в США книга теолога Г. Ваганяна. Вскоре выступили с проповедью этого «ниспровергательского» лозунга Г. Кокс, Т. Альтицер и ряд других американских же теологов. Тут же его проповедь развернул англиканский епископ Д. Робинсон, издавший книгу под заглавием «Честное отношение к богу». Суть этого отношения кратко и выразительно сформулирована в такой фразе: «Единственный способ быть честным перед богом — признать, что мы должны жить в мире, в котором отсутствует бог» 35.
То, что бога больше нет в мире, можно понимать по-разному. Одна трактовка этого тезиса может заключаться в том, что люди наконец поняли: его в реальной действительности не существует. Такое решение является просто атеистическим, и, приняв его, богослов, тем более если он пребывает в духовном сане, должен сменить профессию. Но теологи «мертвого бога» вовсе не спешат с таким решением. Каждый из них по-своему выходит из тяжелого положения, в котором оказывается христианин, констатировавший «смерть бога». Не останавливаясь на вариантах преодоления этой трудности, укажем на то общее, что характерно для всех них.
Умерло, по мнению теологов, то представление о боге, которое господствовало до сих пор, — как о некоем человекоподобном существе, восседающем на небесном троне. Бог имманентен миру, он наполняет его, он — его содержание и сущность. Умер, стало быть, старый бог, но жив некий новый. Правда, с христианским вероучением этот «живой бог» не имеет ничего общего. По существу перед нами обыкновенный пантеизм, многократно осуждавшийся христианской теологией и христианскими же церковными институтами разных вероисповеданий. Для христианства бог трансцендентен в отношении мира, он существует как личность вне мира и над миром. Приходится, однако, идти и на такую трансформацию вероучения, при которой бог имманентен, а не трансцендентен миру.
«Левому» флангу современной протестантской теологии противостоят консервативные течения, стоящие на позициях фундаментализма. В первую очередь здесь следует отметить школу, именуемую теологией кризиса или диалектической теологией, связанную прежде всего с именем теолога-кальвиниста Карла Барта. Он выступил в 1920 г. со статьей о послании Павла к римлянам, после чего опубликовал многотомную «Церковную догматику» 36. В этих работах Барт обосновал систему, принятую всеми консервативными элементами современной протестантской теологии. Основным мотивом этой системы является провозглашение «неоортодоксии», призыв вернуться к позициям ортодоксальной христианской теологии.
По существу Барт лишь воскресил в своей системе идеи мистицизма всех времен, в особенности средневековой мистической школы Бернара Клервосского, настаивавшего в противовес средневековым же рационалистам на том, что главным в мировоззрении христианина является не разум, а вера. Принципу «понимаю, чтобы веровать» противопоставлялся противоположный — «верую, чтобы понимать». Любые сомнения в истинности христианского вероучения должны отступить перед актом веры. Зависит же эта вера не от самого человека, а от того, счел ли нужным бог даровать ему свою милость в виде этого акта веры. Конечно, ничего нового в этом построении Барта нет. Может быть, именно поэтому оно стало знаменем современного фундаментализма, причем с большим сочувствием отнеслись к нему и некоторые группы католических теологов.
Стремление удержать протестантизм на позициях консервативной слепой веры вызвало в ФРГ целое движение под лозунгом «Никакого другого Евангелия» 37. Созываются массовые собрания, на которых произносятся громовые речи, направленные против модернизма. Ближайшей мишенью всех нападок является прежде всего Рудольф Бультман с его лозунгом демифологизации, а вместе с ним и остальные деятели либеральной и вообще «левой» теологии.
ПРАВОСЛАВИЕ И НАУКА
Перед лицом успехов науки XIX и начала XX в. позиция русской православной церкви могла бы быть выражена следующей формулой: если научные открытия опровергают религиозные догматы, то тем хуже для науки. Однако в этой по-своему последовательной линии были и зигзаги. Отдельные периоды ознаменовались либо смягчением, либо ужесточением тех преследований, которым подвергалась передовая наука, приходившая в противоречие с православием. Начало царствования Александра I известно своим религиозным «либерализмом»: распространение в придворных кругах мистики не совсем церковного порядка открывало некоторые возможности для проявления не только религиозных, но и нерелигиозных настроений, идущих вразрез с православием. В последние годы царствования Александра I церковная ортодоксия, поддерживаемая и инспирируемая такими реакционерами, как Аракчеев, Магницкий, Шишков, полностью восторжествовала, что нашло выражение в гонениях на науку и ее деятелей. В дальнейшем печальную известность приобрело «страшное семилетие» (1848–1855), совпавшее с последними годами царствования Николая I 38. Отдельные короткие периоды смягчения преследований науки, связанные либо с теми или иными событиями международной и внутренней жизни, либо с борьбой в придворных и высших церковных кругах, имели место и в последующее время. Неизменно, однако, верх брала реакция. С 1880 по 1905 г. церковь возглавлял К. П. Победоносцев, игравший зловещую роль во всем государственном управлении. В духовной жизни страны это был период беспросветного обскурантизма, нашедшего свое выражение и в отношении церкви к науке. Наконец, после революции 1905 г. церковь должна была приспосабливаться к тем, хотя и убогим, свободам, которые царизм был вынужден дать под давлением революционных требований народа.
Принципиальная же позиция церкви в отношении к науке оставалась прежней, изменения касались по существу лишь тактики. Эта общая линия не только была намечена, но и в течение сорока с лишним лет практически осуществлялась под руководством митрополита Филарета (он занимал пост митрополита Московского с 1826 по 1867 г.). Именно он считался главным идеологом православной церкви как в вопросах ее политической ориентации и тактики, так и в вероисповедных догматических проблемах.
Отношение церкви к науке можно проследить по тому, например, как ее представители и управляющие ею царские чиновники осуществляли контроль за преподаванием в университетах и других высших учебных заведениях. Были моменты в истории русского высшего образования, когда церковь при полном содействии, а иногда и по инициативе властей превращала университеты в нечто среднее между монастырем и Духовной семинарией. При этом из преподавания исключались все дисциплины, которые могли оказывать на студентов просвещающее мировоззренческое влияние, особенно естественнонаучные; вместе с ними изгонялись, конечно, и соответствующие профессора. Известна расправа, учиненная над Казанским университетом в 1820 г. попечителем Казанского учебного округа М. Л. Магницким. Как вспоминает Н. И. Шениг, «в Казани, собрав университетский совет, он (Магницкий. — И. К.) сделал предложение, что находит мерзким и богопротивным употреблять создание и подобие творца (бога) — человека на анатомические препараты и хранить в спиртах человеческих уродов. Профессора прекословить не посмели и решили предать земле анатомический кабинет с подобающей почестью. Вследствие сего заказаны были гробы; в них поместили все препараты, сухие и в спирте, и, по отпетии панихиды, в параде и с процессией понесли на кладбище, где и предали земле»39. Такую же расправу учинил в Петербургском университете Д. П. Рунич в 1821 г.
В царствование Николая I государство, опираясь на церковь, продолжало линию полного подчинения университетского преподавания христианской догматике.
В 1850 г. философия как предмет преподавания упраздняется в университетах и отдается в ведение профессоров богословия. Но в 1863 г. кафедры философии в университетах восстанавливаются. Кафедры же богословия, или, как они назывались, кафедры «богопознания и христианского учения», существовавшие во всех университетах, никогда не переживали «преобразований».