Потом немцы начали спрашивать каждого в отдельности: согласен он или нет? Первый ответил «нет». Его тут же расстреляли. То же случилось и со вторым, и с третьим и т.д. до тех пор, пока, наконец, кто-то не сказал, что он согласен. Расстрелы тут же прекратились. И тогда другие тоже согласились, но только после того, как они убедились, что это единственный способ уцелеть».
Казалось бы, такое письмо должно вызвать по меньшей мере потрясение. Но Идеи, не позволив возобладать эмоциям, в ответном послании продолжал отстаивать позицию министерства иностранных дел: все пленные, независимо от их желания, должны быть выданы Москве. Селборн горячо возражал, уверяя, что выдать русских пленных — это значит подписать им смертный приговор. При этом Селборн ссылался на слова Сталина, сказанные им в самом начале войны, что Советский Союз пленных не знает, он знает лишь мертвых и предателей.
«И это не пропагандистская оговорка, — убеждал Селборн. — Сталин последователен. Он убийственно последователен, отказавшись вызволить из плена даже собственного сына! Можете не сомневаться, что судьба тысяч и тысяч неизвестных ему людей предопределена».
Но Идеи и его сотрудники заняли чрезвычайно жесткую позицию, уверяя, что, если Великобритания будет чинить препятствия возвращению русских военнопленных, это может сказаться на отношении советских властей к английским военнопленным, освобожденным Красной армией из нацистских лагерей в Восточной Европе.
Против этого аргумента ни Селборн, ни его сторонники никаких разумных возражений найти не смогли, они знали, с кем имеют дело, и прекрасно понимали, что судьба каких-то там англичан Сталина совершенно не волнует и, если понадобится, он, не раздумывая, прикажет сгноить их на Колыме, а то и попросту перестрелять.
Тем не менее, ознакомившись с письмом Селборна, премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль нашел время ответить Селборну, причем в свойственной ему многозначительной манере.
«Даже если мы пойдем на какой-нибудь компромисс (с советским правительством), следует пустить в ход машину всевозможных проволочек. Я думаю, на долю этих людей выпали непосильные испытания».
А между тем в графствах Йоркшир и Сассекс спешно сооружались лагеря для русских военнопленных. К концу лета в лагерях Баттервик, Кемптон-Парк, Стадиум и других содержалось более 12 тысяч советских граждан, и еженедельно прибывало еще не менее 2 тысяч.
В конце августа в лагерь Баттервик было доставлено 2400 военнопленных, одетых в немецкую форму. Судя по тому, как гордо они ее носили, даже английские охранники поняли, что все они убежденные сторонники Гитлера. А так как многие были в бинтах, стало ясно, что они сражались на передовой, и сражались, не жалея жизни. С большим трудом, но их все же заставили переодеться в лагерную форму.
Все было спокойно до тех пор, пока не подошла разношерстно одетая колонна из 550 пленных. В лагерную форму они переоделись, не пререкаясь, но когда узнали, кто их соседи по бараку, началась буза: одни требовали старую полосатую робу, другие — потертые пиджаки, третьи — обноски немецких мундиров.
— С власовцами не смешиваться! Держаться отдельно! Требовать немедленного возвращения на Родину! — кричали они.
А на утреннем построении комендант лагеря чуть не упал в обморок: перед ним стояла шеренга мужчин, одетых в…нательные рубахи и кальсоны. Чуть дальше стояли женщины…без юбок. И те и другие держались невозмутимо, лишь штанины кальсон и полы нижних рубах полоскались на ветру.
— Разрешите доложить, — шагнул вперед высокий, изможденный старик лет тридцати пяти. — Гвардии подполковник Ковров, — представился он. — Вы хотели уравнять нас с теми, которые надели немецкую форму и стали врагами русского народа. Мы этого не допустим! Уж если мы не пошли на это в немецких концлагерях, а там за отказ надеть немецкую форму расстреливали, то, будучи в гостях у союзников, тем более не пойдем на это. Понимая, что поставили вас в затруднительное положение, мы написали официальный протест, — протянул вчетверо сложенный лист, — и просим передать его представителям советского посольства.
Через день комендант снова объявил общее построение и приказал всем надеть лагерную форму — только сто из пятисот пятидесяти человек подчинились. Тогда разъяренный комендант приказал снести палатки, а бунтовщиков посадить на хлеб и воду!
Наступил сентябрь, холодный дождь лил круглые сутки, начались серьезные заболевания, но четыреста пятьдесят русских солдат оставались под открытым небом. Командующий местным военным округом отправлял в Лондон депешу за депешей. В одной из них он в отчаянии писал:
«Заключенные подвергаются и будут подвергаться самому жестокому режиму. Однако они настолько закалились в концентрационных лагерях Германии, что мы едва ли сможем их сломить».
Лишь 5 сентября протест заключенных Батгервика был передан послу СССР в Великобритании Федору Гусеву. О том, что произошло в лагере, сотрудники посольства уже знали и, естественно, ждали, что в письме будет слезная просьба перевести в теплый барак и дать горячую пищу, но об этом пленные не писали ни слова. Они жаловались совсем на другое.
«Уважаемый товарищ посол! — писали они. — Мы находимся здесь, в лагере для военнопленных, вместе с немцами, с членами Русской Освободительной Армии, то есть с власовцами, и с другими злостными врагами и предателями. У нас силой забрали гражданскую одежду, и мы носим унижающую человеческое достоинство форму, украшенную ромбовидными заплатами на спине и на штанах.
С нами обращаются хуже, чем с немцами, и как преступников держат под усиленной охраной. Условия нашего содержания стали намного хуже. Пища плохая, нам не дают табака. Нас не слушают, нам не сообщают военных сводок.
Мы просим Вас, товарищ посол, выяснить наше положение и предпринять шаги по ускорению отправки нас на родину, в Советский Союз».
Справедливости ради надо сказать, что советское посольство располагало и другой информацией, в частности, о бунте в одном из лагерей, расположенном в графстве Сассекс. Когда администрация лагеря начала составлять списки для первоочередной отправки на родину, сорок два человек закрылись в бараке, отказались принимать пищу и потребовали, чтобы британское правительство взяло их под свою защиту.
Далее они сообщили, что всей группой вступили в немецкую армию, чтобы бороться с коммунизмом. У них свои счеты с большевистским режимом в России. Когда им предложили встретиться с кем-нибудь из советского посольства, они заявили, что с радостью умрут за возможность отправить на тот свет хотя бы одного коммуниста.
В посольстве немедленно собрали совещание, которое закончилось решением требовать от англичан скорейшей отправки на родину всех без исключения советских военнопленных. А там компетентные органы разберутся, кто есть кто и кого — к стенке, а кого — домой.
То, что произошло дальше, можно объяснить либо полным незнанием обстановки в СССР, либо сознательным предательством попавших в беду советских людей. Вот несколько официальных писем той поры, вчитайтесь в них…
«Министру иностранных дел Великобритании господину Энтони Идену.
От имени правительства Союза Советских Социалистических Республик настоятельно требую передачи военнопленных и прошу правительство Великобритании как можно скорее подготовить суда для их транспортировки.
Идеи тут же запрашивает военное министерство:
«Что вы об этом думаете? Здесь ничего не сказано о том, что если эти люди не поедут назад в Россию, то куда они денутся. Здесь они нам не нужны».
Ответ старшего министра министерства обороны Грига не заставил себя долго ждать.
«Дорогой Энтони! Мы стоим перед очевидной дилеммой. Если мы сделаем так, как хотят русские, и, невзирая на их желание, выдадим всех военнопленных, то мы пошлем некоторых из них на верную смерть. И хотя, как Вы не раз отмечали, мы не можем во время войны позволить себе быть сентиментальными, я признаюсь, что считаю такую перспективу отвратительной, и думаю, что общественное мнение будет испытывать то же самое чувство».