Либеральные ученые подробно описывали в своих трудах сатирические усилия писателей XVIII века, но никогда не задумывались над вопросом — «какие результаты произошли в самой жизни от столь ярых обличений». Добролюбов с неумолимой последовательностью доказывает, что этих результатов не было вовсе. Через всю статью он проводит мысль: «Наша сатира не то и не так обличает», доказывая это при помощи огромного фактического материала. Сатирики высмеивали мелкие, частные недостатки, но «никогда почти не добирались… до главного, существенного зла, не разражались грозным обличением против того, от чего происходят и развиваются общие народные недостатки и бедствия».
Правда, сами сатирики, пребывавшие в «забавных иллюзиях», искренне считали, что они делают большое и важное дело, воображали, что от их слов может произойти «поправление нравов» в целой России. Но нападали они главным образом на такие явления, которые в царствование Екатерины представляли собой остатки и пережитки старины, преследовавшиеся самим правительством. Неудивительно, что благодаря этому «сатира на все современное общество являлась в произведениях благородных сатириков не чем иным, как особым способом прославления премудрой монархини».
Точно так же и в других вопросах сатира, неоднократно подчеркивает Добролюбов, нападала «не на принцип, не на основу зла, а только на злоупотребления того, что в наших понятиях есть уже само по себе зло». И критик приходил к выводу, поражающему своей смелостью: главная причина бессилия дворянской сатиры заключалась в том, что она «не хотела видеть коренной дрянности того механизма, который старалась исправить».
Если бы Добролюбов не ссылался на свою предыдущую статью, где речь шла о поверхностном характере современной ему сатиры, если бы настойчиво не подчёркивал он мысль о том, что «наша литература сто лет обличает недуги общества, и все-таки недуги не уменьшаются», — и тогда внимательному читателю было бы понятно, что его смелые выводы относятся не только к прошлому, но и к современному состоянию литературы. Больше того — они относятся не только к литературе, но и к общественной жизни: Добролюбов подводит читателя к выводу о необходимости коренного изменения существующих общественных отношений. Он указывает на решительную неспособность прежней сатиры к активному обличению. Дворянско-крепостнический характер екатерининской сатиры вполне объясняет, по мнению Добролюбова, ее бездейственность, ее враждебность интересам народа.
С замечательной последовательностью критик утверждает также свою излюбленную мысль: русская сатира XVIII века была ненародной не только потому, что она защищала интересы правящего класса (как в 60-е годы XIX века либеральное обличительство выражало интересы либерального дворянства), но и потому, что «вся литература тогда была делом не общественным, а занятием кружка, очень незначительного». Народ, массы не имели возможности слагать «злейших сатир» против своих угнетателей. В тех же случаях, когда отдельные лучшие люди пытались говорить голосом народа (Добролюбов выделяет журналы Н. И. Новикова и сочинения Радищева), их благородные попытки почти не имели успеха, ибо на долю этих людей выпадали тяжелые кары. Радищев за свое «Путешествие из Петербурга в Москву» — книгу, составлявшую «единственное исключение в ряду литературных явлений того времени», был награжден Сибирью, Новиков посажен в Шлиссельбургскую крепость, а народ все равно ничего не знал об этих попытках. Интересно, что Добролюбов сумел оценить по достоинству «Отрывок из путешествия» И*** Т***, напечатанный в «Живописце» Новикова; проницательный критик обнаружил в нем «ясную мысль о том, что вообще крепостное право служит источником зол в народе».
Так, в статье «Русская сатира в век Екатерины», углубив отдельные наблюдения, намеченные ещё в работе о «Собеседнике», Добролюбов вынес свой беспощадный приговор революционного демократа антинародным тенденциям в дворянской литературе XVIII века. Устами Добролюбова революционная демократия вынесла приговор всей дворянской культуре и самому дворянству как классу.
XVIII. ЕСТЬ ЛИ ВЫХОД ИЗ «ТЕМНОГО ЦАРСТВА»?
У Чернышевских Николай Александрович чувствовал себя лучше, чем дома. Ольга Сократовна любила его, как родного брата, не говоря уже о самом Николае Гавриловиче, который буквально обожал своего младшего друга, прислушивался к каждому его слову. Интересное свидетельство об этом сохранилось в письме Чернышевского от 11 августа 1858 года: «…мне остается только удивляться сходству основных черт в наших характерах, милый друг Николай Александрович. В вас я вижу как будто своего брата», — так писал он Добролюбову.
В семье Чернышевских Добролюбову пришлось испытать серьезное увлечение: сестра хозяйки дома, 19-летняя Анна Сократовна, стала предметом его нежной влюбленности.
Они познакомились еще зимой в Петербурге. Ольга Сократовна с сестрой постоянно приглашали Николая Александровича на прогулки по Невскому, которые они любили совершать в предобеденные часы. Случалось им кататься на лошадях, бродить по магазинам Гостиного двора. В мае, после переезда на дачу, они стали видеться чаще. Анюта охотно кокетничала с Добролюбовым и нравилась ему все больше и больше. По словам Чернышевского, он полюбил ее «простым, добрым, беззаветным чувством благородного юноши». После некоторых колебаний он, наконец, решился и сделал ей предложение. Сначала Анюта ответила отказом; светская девушка, любившая балы, справедливо, по мнению Чернышевского, рассудила, что она и он не пара. Однако по другим, несколько противоречивым, сведениям она была не так уж легкомысленна, и предложение Добролюбова в конце концов было принято. Тогда в дело вмешалась старшая сестра, решившая расстроить эти планы.
— Какая же жена ему Анюта? — говорила Ольга Сократовна. — Она милая, добрая девушка, но она пустенькая девушка. Ни за что не соглашусь испортить жизнь Николая Александровича для счастья моей сестры!
По требованию жены Чернышевский должен был отвезти Анюту в Саратов, к родителям. Он рассказывает, что перед отъездом «разлучаемые все плакали, сидя рядом и по временам обнимаясь. Добролюбов плакал, как девушка». Потом он жаловался Чернышевскому на жестокость Ольги Сократовны.
В конце концов Анюта уехала на родину, где она вышла замуж до крайности неудачно. Добролюбов долго не мог ее забыть. Осенью, вскоре после ее отъезда, он писал Бордюгову: «У меня остался только ее портрет, который стоит того, чтоб ты из Москвы приехал посмотреть на него… Я часто по нескольку минут не могу от него оторваться… Это такая прелесть, что я не знаю ничего лучше…»
Добролюбову, жившему слишком мало, не суждено было встретить женщину, которая была бы ему «парой», то есть могла бы понять и разделить его стремления. А он мечтал именно о такой любви, основанной на сходстве интересов и убеждений. Однажды Бордюгов написал, что читает журнальные статьи Добролюбова вместе со своей подругой, которая восхищается его остроумием; Николай Александрович ответил в Москву своему товарищу: «Я не задумаюсь признаться, что завидую твоей жизни, Твоему счастью. Если бы у меня была женщина, с которой я мог бы делить свои чувства и мысли до такой степени, чтобы она читала даже, вместе со мною, мои (или, положим, все равно — твои) произведения, я был бы счастлив и ничего не хотел бы более. Любовь к такой женщине и ее сочувствие — вот мое единственное желание теперь…»