— Лусор воспитал своего сына высокожителем, — заметила Танг.

— Высокая политика, ничего не скажешь, — согласился Нилотис. Его каламбур встретили стонами. — Но, кажется, все это теперь, хвала Телосу, осталось позади. Не следовало бы этого говорить, но после смерти Семиона политика перестала быть столь грязным делом и должности будут распределяться более справедливо.

Остальные согласно закивали, кроме Варригаль, которая заявила:

— Нет.

Все другие посмотрели на нее, пораженные ее тоном. Здесь она пользовалась почетом — среди всех этих Дулу ее Семья была самой древней. Это имело вес даже на Флоте, особенно в неуставной ситуации, как теперь.

— Нет, — повторила она почти с пророческой уверенностью. — Совсем наоборот. Я говорю не о назначениях, — поспешно добавила она, видя их лица. — Тут я согласна с Нилотисом — по крайней мере, надеюсь, что это правда. Но что касается политики, тут все пойдет еще хуже. Эта станция — все, что осталось от Панархии, единственное место для приложения интриг и расчета, правивших Тысячей Солнц тысячу лет. Все втиснуто в несколько сотен кубических километров. — Ей снова вспомнился голубоглазый Эренарх за своим пультом на совещании. — И сфокусировано на последнем Аркаде.

— Но его отец жив, — возразила Танг.

— Жив, но в плену, — ответил Нилотис. — И его сын — такой же пленник. Мы, Дулу, еще немилосерднее должарианцев, когда дело касается высокой политики. Спросите об этом Л'Ранджей. — Он встал. — На этом, генц, позвольте с вами проститься.

Капсула остановилась, люк транстуба зашипел, открываясь, и Элоатри очутилась в другом мире. Она ни разу не бывала в Колпаке после своего прибытия на Арес — и теперь порадовалась этому.

Однако, идя по коридорам из металла и дипласта с их прохладным, слегка ароматизированным воздухом, она напомнила себе, что ее отец, служивший на Флоте, чувствовал бы себя здесь как дома. Она и сама начинала замечать изящество, характерное для дулуского дизайна даже в столь утилитарных помещениях. Трубы и кабели плавно, почти органически переходили в струящийся орнамент. Это как-то успокаивало, наводя на мысль о том, что здесь человеческий разум тоже творит прекрасное, ни в чем не уступающее красоте монастырских садов в Нью-Гластонбери, на Дезриене.

По мере того как она приближалась к лаборатории проекта «Юпитер», в коридорах становилось все более людно. Несколько раз она проходила через посты безопасности, где вспышка сканирования сетчатки и пробирающая до костей щекотка просвечивания подчеркивали значение трофейной рации.

Встречные, большей частью во флотской форме, смотрели на нее с любопытством. Она оглядела свою черную сутану, по-старинному застегнутую на пуговицы от шеи до пят. Люди, наверное, думают, сколько же времени надо расстегивать их и застегивать. Она улыбнулась, вспомнив, как сама осваивала это облачение после своего внезапного водворения в Нью-Гластолберийском соборе. Туаан покатился со смеху, узнав, что она прилежно расстегнула все пуговицы. Ей не пришло в голову расстегнуть только несколько верхних и надеть сутану через голову.

Но Элоатри тут же забыла об этом при виде двух десантников в боевой броне, стоящих по обе стороны люка, ведущего в проектные помещения. После очередного сканирования один из них отпер люк, а другой вручил ей прибор, указывающий дорогу, и жестом пригласил войти.

Зеленый луч привел ее к люку без надписей. Она включила вестник, и вскоре голос гностора Омилова ответил с некоторым раздражением:

— Одну минуту.

Однако люк открылся немедленно, и Элоатри оказалась в межзвездном пространстве.

Это ошеломило ее до глубины души. Какое-то время она не могла дышать, и животная, глубоко запрятанная часть ее существа корчилась и вопила в ужасе. Здесь не было ни пола, ни стен — только космос. Звезды медленно вращались вокруг, и на одной из туманностей виднелась человеческая фигура.

Человек поднял руку и рассыпал пригоршню звезд, тут же занявших свое место в созданной им вселенной.

Да будут светила на тверди небесной...

Элоатри пронизал благоговейный трепет, и она на мгновение забыла, где находится. Человек тем временем взял с неба красную звезду — она ярко вспыхнула и потухла.

— Ах ты! — с досадой воскликнул он и произнес куда-то во мрак: — Нет, все еще не то. Дайте-ка свет.

Элоатри не сдержала смеха, и он резко обернулся.

— В чем дело?

— Извините, гностор, — запинаясь, выговорила она, — но Творец из вас неважный. — В помещении зажегся свет, и звезды померкли.

Он посмотрел на нее, смущенно моргая, и улыбнулся.

— Я, кажется, понял. Семь дней Творения входят в вашу религию. Так будет свет или нет? — весело крикнул он.

Вверху, из промежутка между звездами, высунулась женская голова.

— Еще несколько минут, гностор. Все проекторы вырубились. Сейчас перепрограммируем.

— Спасибо, мичман. Небольшой перерыв мне не повредит. — И Омилов пояснил Элоатри: — Нам надо проверять столько информации, чтобы найти Пожиратель Солнц или хотя бы напасть на его след, что необходима такая вот прямая манипуляция звездной топографией.

— Я уверена, что это лучше кипы распечаток или сплошных мигающих экранов. И гораздо интереснее, — не удержавшись, добавила Элоатри.

— Пожалуй, — с легким смущением согласился Омилов. — Но я удивлен, видя вас здесь. Надеюсь, вас держат в курсе событий?

Он говорил так, словно оправдывался, и она решила прощупать почву.

— Да, я в курсе. А вот вас в последние дни почти не вижу. Между тем важные события происходят не только здесь.

Дулуская маска опустилась на его лицо, и Элоатри чуть не улыбнулась.

«Неужели ты так глуп, Себастьян Омилов? Или ты забыл, что такое Дезриен?»

Видимо, да, если он думает, что ей не под силу разгадать то, что скрыто под вежливым обличьем аристократа.

— Проект отнимает большую часть моего времени, — ответил он. — А от политики я отошел десять лет назад.

— В то же самое время, когда нынешнего Эренарха насильно свели с одного пути и направили на другой?

Омилов смотрел угрюмо. Если он сейчас скажет что-нибудь о Брендоне, она сможет подвести разговор к тайне, окружающей бегство Брендона от страшного оружия, о котором говорил Томико, — тайне, которая поставила ее, Элоатри, в это чудовищно сложное положение.

— Благодаря десяти годам уединения я мало осведомлен о чем-либо, кроме ксеноархеологии, — как бы извиняясь, сказал Омилов.

Виновный бежит и тогда, когда нет погони. Он прекрасно понимает, куда она клонит, и по какой-то причине не хочет ей помогать.

— Тогда понятно, почему вы столько времени проводите здесь, — мирно молвила она. — Это, вероятно, единственное на Аресе место, свободное от политики. — И сказала, не дав ему ответить, — на данный момент она узнала все, что хотела знать, и незачем было еще больше настраивать гностора против себя: — Я не хочу отвлекать вас от ваших исследований — я ведь понимаю, как они много значат для войны. Но у меня есть сведения, которые могут быть вам полезны. Я только что узнала, что Вийя и эйя знают о гиперрации.

— Разумеется, они знают, — фыркнул Омилов. — Разве в обзорах об этом не говорится? Они, конечно же, узнали об этом на Рифтхавене. Нам это известно из записей их бесед.

Элоатри указала на стену, теперь проступившую сквозь топкую голографическую дымку звезд.

— Я имею в виду эту гиперрацию. Эйя чувствуют, что она здесь, на Аресе. И пытаются пробраться к ней. Есть даже вероятность, что через нее они по-прежнему связаны с Сердцем Хроноса.

Омилов вытаращил газа и засыпал ее вопросами. Откуда она это знает? Могут ли эйя показать, в каком направлении находится Сердце Хроноса? Как так — «не знаю»? А кто знает?

Элоатри стала рассказывать ему о Мандериане, гносторе-должарианце, но тут вестник снова прозвонил, и люк с шипением открылся.

Элоатри сразу узнала сына Омилова, Осри, и ее поразило отсутствие в нем злости, которая раньше казалась неотъемлемой чертой его характера. Женщина рядом с ним, в форме капитана Флота, тоже оказалась ей знакома. Марго Нг, герой Артелиона.