3

Коричневый паук попал в солнечный луч и стал белым.

Ирина с Уэсли и Ники уехали рано.

В прозрачном воздухе парила белая нитка паутины.

– Как вы, русские, можете курить до завтрака? – спросил Уэсли.

Паук поднялся к висящей в углу паутине. Аркадий раньше ее не замечал, пока именно под этим углом на нее не упал косой луч утреннего солнца. Разумеется, пауки обожают солнце.

– Я люблю тебя, – сказала перед уходом Ирина по-русски.

Паук забегал взад и вперед по нитям паутины, мгновенно ощупывая все на своем пути. Никто не воздает им Должное, а ведь они такие совершенные существа.

Аркадий в ответ сказал «я тебя люблю» тоже по-русски.

Сильно ли отличается американский паук от русского?

– Пошли, сегодня много дел, – сказал Ники, открывая дверь.

Плетут ли они паутину в том же направлении? Чистят ли они зубы таким же образом?

При этой мысли Аркадию стало вдруг страшно.

Общаются ли они между собой?

На тротуарах толпы хорошо одетых людей. Солнце у них за спиной отсчитывало секунды, оставшиеся до начала работы.

«Давно ли Ирина приехала в Нью-Йорк? – размышлял Аркадий. – Почему в шкафу так мало одежды?»

В Москве, наверное, идет снег. Если бы светило такое солнце, как здесь, они бы были где-нибудь на бережку, раздетые по пояс, нежась, как тюлени.

В доме напротив маляры снова принялись за работу. Служащие на следующем этаже время от времени поднимали телефонную трубку, говорили не более одного-двух слов и клали на место. В московских учреждениях телефон был орудием распространения слухов, заботливо предоставляемым государством. Им почти не пользовались по делам, но он был всегда занят.

Он включил телевизор, чтобы не было слышно, как он ковыряет в замке шпилькой для волос. Замок добротный.

Почему маляры работают с закрытыми окнами?

На церковном дворе двое грязно одетых стариков не спеша отхлебывали из одной бутылки.

По телевизору демонстрировали главным образом моющие средства, дезодоранты и аспирин. В промежутках пускали короткие интервью и скетчи.

Эл принес кофе и сэндвич с ветчиной и сыром. Аркадий спросил его, кого из американских писателей он предпочитает – Джека Лондона или Марка Твена? Эл пожал плечами. Джона Стейнбека или Джона Рида? Натаниэля Хоторна или Рэя Брэдбери? Это все, кого я знаю, сказал Аркадий, и Эл удалился.

Конторы опустели – начался обеденный перерыв. Всюду, где на тротуар падал луч солнца, кто-нибудь останавливался и ел из бумажного пакета. Между зданиями на уровне верхних этажей парили бумажные обертки. Аркадий поднял раму и высунулся наружу. Прохладный воздух пахнул сигарами, выхлопными газами и жареным мясом.

Он заметил, как одна женщина в черно-белой искусственной шубке входила в отель и выходила из него с тремя разными мужчинами.

Машины были огромных размеров, помятые, с синтетическим глянцем. Стоял ужасный шум от перетаскиваемых, поднимаемых или сколачиваемых предметов, словно где-то рядом сносили город и беспрерывно производили небрежно изготовленные автомашины.

Машины выкрашены в самые нелепые цвета, словно их позволили раскрашивать маленькому ребенку.

К какой категории отнести людей, околачивающихся на церковном дворе? Социальные паразиты? «Тройка» пьяниц? Что они там пьют?

Лондон писал об эксплуатации Аляски, Твен о рабовладении, Стейнбек об экономических неурядицах, Хоторн о религиозной истерии, Брэдбери о межпланетном колониализме, а Рид о Советской России. Вот и все, что я знаю, подумал Аркадий.

В руках у людей множество бумажных пакетов. У этих людей не только деньги, но и есть что на них купить.

Он принял душ и оделся в новое. Одежда пришлась как раз впору, была невероятно удобной, а его собственные туфли в сравнении с ней тут же стали уродливыми. У Ники и Рюрика, вспомнил он, были часы «Ролекс».

В комоде лежала Библия. Что еще удивительнее – телефонный справочник. Аркадий вырвал адреса еврейских и украинских организаций, сложил и сунул в носки. Уличное движение регулировали чернокожие полицейские в коричневой форме. Белые полицейские в черной форме были вооружены пистолетами.

Ирина прятала преступников Костю Бородина и Валерию Давидову. Она была замешана в государственных преступлениях – контрабанде и подрывной деятельности в промышленности. Она знала, что московский городской прокурор был офицером КГБ. Что ожидало ее в Советском Союзе?

Такси были желтые. Птицы серые.

Заглянул по пути Рюрик. Подарил несколько миниатюрных бутылочек водки. Сказал, «бутылочки авиакомпаний».

– У нас есть новая версия. Но прежде чем я ее выложу, – он поднял руки, – мне хочется, чтобы вы знали, что я руководствуюсь одним голым расчетом. Как и вы, я украинец. К тому же романтически отношусь к жизни. Признаюсь еще в одном. Я рыжий, оттого что еврей. Моя бабушка перешла в православие – у нее была целая копна рыжих волос. Так что я могу причислить себя к разным национальностям. Но в определенных кругах считают, что вся эта афера с соболями – часть общего сионистского заговора.

– Осборн не еврей. Куда вы гнете?

– Зато Валерия Давидова была дочерью раввина, – ответил Рюрик. – Джеймс Кервилл был связан здесь с сионистскими террористами, которые стреляли в ни в чем не повинных служащих советского представительства. Вся розничная торговля пушниной и готовым платьем в Соединенных Штатах практически в руках сионистов, и именно они в конечном счете выгадают от интродукции соболя в здешнюю фауну. Видите, как все сходится!

– Я не еврей, Ирина тоже не еврейка.

– Подумайте об этом, – посоветовал Рюрик.

Эл забрал все миниатюрные бутылочки.

– Я не из КГБ, – сказал Аркадий.

Пойманный на месте, Эл смутился.

– Кто вас знает.

– Я не оттуда.

– Какая разница?

Смеркалось, конторы опустели, а Ирина все не возвращалась. В церкви началась вечерняя служба. У проституток началась самая работа – они одного за другим водили в отель мужчин. Аркадий размышлял об этих женщинах и их занятии – перед глазами проходила последняя волна деловой жизни этого дня.

Час спустя темнота между уличными фонарями стала непроницаемой. Движущиеся по улице фигуры походили на животных, ведущих ночной образ жизни. Люди оборачивались на звуки полицейских сирен.

Почему все-таки смеялся Кервилл?

Аркадий привык к появлению каждый раз других агентов. Ему не показалось странным, что новичок был в темном костюме, при галстуке и в фуражке. Он был рад хотя бы тому, что наконец-то получил возможность выйти из номера. Никто их не остановил. Они спустились на лифте, пересекли вестибюль, вышли на Двадцать девятую улицу и, перейдя Пятую авеню, подошли к темному лимузину. Только оказавшись в одиночестве на заднем сиденье, он понял, что его провожатый – шофер. Машина внутри отделана серым плюшем, стеклянная перегородка отделяла шофера от пассажира.

Авеню Америк – темная пустая улица, если не считать освещенных витрин, за которыми была своя жизнь – жизнь роскошных манекенов, такая же неземная, как жизнь всего города в эту первую поездку за пределы отеля. На Седьмой авеню они свернули к югу, и через несколько кварталов лимузин повернул в переулок, ведущий на грузовой двор. Шофер помог Аркадию выйти из машины, провел к открытому лифту и нажал кнопку. Лифт остановился на четвертом этаже. Они вышли в ярко освещенный коридор, просматриваемый размещенными по углам миниатюрными телевизионными камерами. В конце коридора со щелчком открылась дверь.

– Дальше пойдете один, – сказал шофер.

Аркадий вошел в длинное, плохо освещенное рабочее помещение. Во всю длину размещались сортировочные столы и ряды вешалок, как сначала показалось, с ворохами одежды или кусков ткани. Когда глаза привыкли к освещению, он увидел, что это груды пушнины. Вешалок, возможно, были сотни, большинство из них были увешаны узкими темными шкурками – соболей или норок, но были и вешалки с крупными плоскими шкурами – судя по всему, рысьими или волчьими. Терпко пахло дубильной кислотой. Над каждым белым столом низко висела люминесцентная лампа. Посреди комнаты зажглась одна из ламп, л Джон Осборн положил на стол шкурку.