Когда Аркадий спросил, почему его перевели с дел об убийствах на связь с правительством, он коротко объяснил: «За взятки, мой мальчик».

– Кервилл. Красные. Диего Ривера. Побоище на Юнион-сквер, – повернувшись, Никитин спросил: – Знаешь, где Нью-Йорк? – Он поскользнулся на ступеньке, столкнув книгу, которая вместе с двумя другими покатилась по ступеням, потом еще одну. Наконец непрочное равновесие было восстановлено.

– Расскажите мне о Кервилле, – попросил Аркадий.

Никитин укоризненно покачал головой.

– Поправляю: о Кервиллах. И о «Красной звезде».

Он собрался с силами и вскарабкался на площадку второго этажа, сплошь уставленную книжными полками.

– Кто такие Кервиллы? – снова спросил Аркадий.

Никитин уронил пустую бутылку, споткнулся о нее коленом и беспомощно завалился на спину между стеллажами.

– Аркаша, ты спер у меня из кабинета бутылку. Ты вор. Убирайся к черту.

На уровне глаз Аркадий увидел засохшую корку сыра и початую бутылку сливовой наливки. Под ними была книга «Политический гнет в Соединенных Штатах в 1940-1941 гг.». Держа бутылку под мышкой, он щелкнул пальцем по оглавлению.

– Можно взять?

– Окажи любезность, – ответил Никитин.

Аркадий бросил Никитину бутылку.

– Нет, – бутылка выскользнула из рук. – Оставь себе книгу. И больше не приходи.

Кабинет Белова напоминал военный музей. На газетных фотографиях плохо различимые фигурки марширующих солдат. В рамках на тонкой газетной бумаге заголовки: «Героическая оборона на Волге», «Сломлено ожесточенное сопротивление противника», «Герои, славят Отечество». Белов спал, широко раскрыв рот, на нижней губе и на груди виднелись хлебные крошки. В руке была бутылка пива.

Аркадий взял другой стул и открыл взятую у Никитина книгу:

«Состоявшийся в 1930 году митинг на Юнион-сквер был самым массовым из всех, которые когда-либо проводила КП США. Число безработных, собравшихся на площади, превзошло все ожидания организаторов митинга. Несмотря на приказ комиссара нью-йоркской полиции Гровенора А.Уайлена, запрещавший остановку поездов метро на станциях вблизи площади, в митинге приняло участие свыше 50 тысяч человек. Полиция и ее агенты приняли и другие меры, чтобы сломить, подорвать или заглушить энтузиазм его участников. Во время пения „Интернационала“ па площадь просочились тайные агенты так называемого отдела по борьбе с радикальными элементами. Провокаторы безуспешно пытались спровоцировать нападение демонстрантов на полицейских. По приказанию комиссара Уайлена этот грандиозный митинг было запрещено снимать на пленку. Позднее комиссар, изрыгая проклятия, заявил: „Я не видел причин увековечивать изменнические высказывания“. Его заявление служит типичным примером противоречивой роли полиции в капиталистическом обществе: ее роль блюстителя порядка уходит на задний план по сравнению с ее главной ролью свирепого сторожевого пса класса эксплуататоров».

Аркадий пропустил послание солидарности от Сталина, которое было зачитано перед возбужденными массами людей.

«Выступивший затем Уильям З.Фостер предложил пойти мирной демонстрацией к зданию муниципалитета. Однако, как только толпа двинулась, путь ей преградил полицейский броневик. Это был сигнал Уайлена полицейским отрядам, сосредоточенным в прилегающих переулках. Пешие и конные, на манер казаков, обрушились па безоружных мужчин, женщин и детей. Главными жертвами нападения были негры. Одну негритянскую девушку офицер удерживал на ногах, а другие били ее по груди и животу. Редакторы левокатолического журнала „Красная звезда“ Джеймс и Эдна Кервиллы были сбиты дубинками с ног и лежали в луже собственной крови. Конная полиция топтала и членов партии с плакатами, и случайных прохожих. Руководителей партии хватала и отправляли под арест. В соответствии с заявлением комиссара Уайлена: „Этих врагов общества нужно изгнать из Нью-Йорка, не считаясь с их конституционными правами“, им отказали в услугах адвокатов или освобождении под залог».

Старший следователь по надзору за промышленными предприятиями открыл оба слезящихся глаза, облизал губы и выпрямился.

– А я как раз просматривал производственные инструкции, – начал он, хватаясь за падающую бутылку. Он скомкал остатки бутерброда и с силой швырнул в корзинку. Рыгнув, он уставился на Аркадия. – Давно ты здесь?

– Я тут как раз просматривал одну книгу, дядя Сева, – вместо ответа сказал Аркадий. – В ней говорится: «Врагов общества нужно изгонять из общества, не считаясь с их конституционными правами».

– Это просто, – подумав мгновение, ответил старик. – В силу самого определения враги общества не имеют конституционных прав.

Аркадий щелкнул пальцами.

– Ну вы даете!

– Высший класс, – Белов отмахнулся от дальнейших похвал. – Так зачем пришел? Теперь ты слушаешь меня, только когда тебе что-нибудь надо.

– Я пытаюсь отыскать оружие, выброшенное в реку в январе.

– Ты хочешь сказать – на реку. Она же замерзала.

– Верно, но, может быть, не везде. Некоторые заводы все еще сливают в нее отходы, там льда может и не быть. Вы лучше других знаете все заводы.

– Загрязнение – главный предмет наших забот, Ар-каша. Существуют строгие правила относительно охраны окружающей среды. Ты еще с малолетства постоянно жаловался мне на грязь и дым от заводов, аж всю задницу проел.

– Но, может быть, в порядке исключения, где-нибудь разрешен сброс теплой очищенной воды?

– Все считают, что им требуется исключение. Однако сброс сточных вод в Москву-реку в пределах городской черты строжайше запрещен.

– Но промышленность должна двигаться вперед. Страна, что человек, – сначала мускулы, потом лосьон для волос.

– Правильно, и ты думаешь, Аркаша, что делаешь из меня дурака, когда говоришь прописные истины. Тебе бы побывать в таком фантастическом городе, как Париж. Знаешь, почему там такие большие бульвары? Чтобы легче стрелять в коммунистов. Так что не крути мне больше мозги насчет загрязнения. Ну да ладно. – Белов потер свое рыхлое лицо. – Поинтересуйся кожевенным заводом имени Горького. По особому разрешению он сбрасывает сточную воду. Понятно, что она полностью очищена от красителей. У меня где-то была карта…

Белов порылся в ящиках стола и достал карту размером с большой стол с обозначением промышленных предприятий.

– Перчатки, записные книжки, кобуры для пистолетов и тому подобное. Вот здесь, палец уперся в набережную рядом с Парком Горького, – сточная труба. Река здесь подо льдом, но это всего лишь тонкая корочка. Если бросить что-нибудь тяжелое, то оно пробьет дыру, которая через час затянется. Итак, Аркаша, существует ли, по-твоему, возможность того, что пистолет бросили в реку в единственном месте, где лед не в метр толщиной?

– Откуда вы, дядя Сева, знаете, что я разыскиваю пистолет?

– Аркаша, я просто стар. Но я не совсем выжил из ума и еще не глухой. Я кое-что слышу.

– И что же вы слышите?

– Всякое, – Белов взглянул на Аркадия, потом на героические реликвии в рамках на стене. – И многого больше не понимаю. Было время, когда человек верил в будущее. Конечно, были группировки, просчеты, чистки, которые, возможно, заходили слишком далеко, но, по сути дела, мы стремились дружно работать все вместе. А теперь… – Белов расстроенно заморгал. Никогда еще раньше старик так не изливал перед Аркадием душу. – Министра культуры сняли с работы за коррупцию. Она была миллионершей. Настроила себе дворцов… Представляешь, министр! Разве мы не боролись за то, чтобы все это изменить?

Съемочный день на «Мосфильме» закончился.

Аркадий брел за Ириной вокруг стоящей на подпорках рубленой избы и березок. Под квадратами дерна ноги ощущали электрические кабели. Несмотря на вывеску: «НЕ КУРИТЬ», девушка курила самую дешевую папиросу, вставленную в облезлый лакированный мундштук. Из-под распахнутой дешевой афганской дубленки выглядывала тоненькая хлопчатобумажная одежка. Длинные каштановые волосы распущены. Глаза почти на уровне лица Аркадия смело глядели на него. Пятнышко несколько поблекло на раскрасневшемся лице. Солнечный закат не имел к тому отношения – это был румянец, какой, по описанию Толстого, пылал на лицах артиллеристов в Бородино накануне сражения.