Аркадий обычно много не пил. Многие верили, что водка помогает от всего. Говорили: «Есть водка двух сортов – хорошая и очень хорошая».

Кто проследил Пашу и Голодкина до улицы Серафимо-ва, 2? Кто постучал в дверь квартиры и предъявил такое удостоверение, которое удовлетворило бы Пашу и напугало Голодкина? Их было двое, подумал Аркадий. Один не смог бы управиться достаточно быстро, а присутствие троих насторожило бы даже доверчивого Пашу. Кто же тогда выстрелил Паше в спину, достал его пистолет и убил еще более перепуганного Голодкина? Куда ни кинь – Приблуда. Осборн – осведомитель КГБ. Майор Приблуда хотел вывести из-под удара Осборна и скрыть его связи с КГБ, а сделать это было можно, только держась на расстоянии. С того момента, как Приблуда взял бы на себя дело, КГБ признавал, что в нем замешаны иностранцы. Иностранное посольство – американское, а там одни шпионы – проявило бы беспокойство и начало собственное расследование. Нет, расследование во что бы то ни стало должно было оставаться в руках старшего следователя по делам об убийствах, но быть безрезультатным.

Существовали разные способы не опьянеть. Одни полагались на соленый огурец, другие больше доверяли грибочкам. Паша говорил, что весь секрет в том, чтобы пить залпом, не дыша. Аркадий думал, что и у него так получится, но поперхнулся и зашелся в кашле.

Пашу и Зою что-то по-своему объединяло. Они были для него символами-близнецами – восхищенный им коллега и преданная жена. Если раньше у него еще теплилась надежда, что она может вернуться, смерть Паши поставила на ней точку. Согласно марксизму, история представляла собой научно систематизированную последовательность колокольных языков, которые неслышно передают удары от одного к другому, и так без конца. Они неподвластны Аркадию, и их движение необратимо, но их источник кроется в роковом отсутствии равновесия, а толчком служит порок или ошибка. Виноват не строй. Строй прощал, даже допускал глупость и пьянство, лень и обман. Без этого любой строй не был бы гуманным, а этот строй был самым гуманным. Равновесие терял человек, который ставил себя выше строя; порок был в самом старшем следователе.

Пашины записи были сделаны печатными буквами. Но Аркадий видел, как он старался их закруглить, сделать похожими на его собственные. Он знал, что для работы с оставшимися немецкими и польскими пленками и записями ему понадобится другой напарник. Правда, оставался Фет, который между докладами Приблуде продолжит прослушивание скандинавских пленок. Даже если Аркадий не предпримет новых шагов, дел оставалось очень много.

Кто, в конце концов, затребовал пленки и записи? Кто храбро грозился арестовать иностранного осведомителя Комитета государственной безопасности? И, значит, кто на самом деле убил Пашу?

Аркадий швырнул в стену коробку с пленками. Швырнул вторую, она раскрылась. Третью. Потом стал разбрасывать катушки обеими руками. В комнате мелькали размотавшиеся длинные хвосты пленок. «Долой вронскизм!» – прокричал он.

Неповрежденной осталась лишь коробка, доставленная сегодня. В ней были свежие записи. Аркадий отыскал одну запись из номера Осборна, всего двухдневной давности.

Вопреки всему, он продолжит начатое.

Первая запись оказалась очень короткой.

Аркадий слышал стук в дверь, звук открываемой двери и голос Осборна:

– Здравствуйте.

– Где Валерия?

– Погодите. Я как раз собрался погулять.

Дверь закрылась.

Аркадий снова и снова слушал запись. Он узнал голос девушки с «Мосфильма».

10

Лозунг протянулся на весь квартал. Красные буквы в рост человека гласили: «СОВЕТСКИЙ СОЮЗ – НАДЕЖДА ВСЕГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА! СЛАВА КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ СОВЕТСКОГО СОЮЗА!».

Позади лозунга раскинулся завод имени Лихачева. Там «штурмовали» рабочие, чтобы выполнить предмайские обязательства по производству автомашин, тракторов и холодильников. Молотками загоняли болты, молотками же подгоняли холодильные спирали, с помощью молотков вручную собирали целые машины. Следом, отставая на шаг, шел сварщик и заметал следы факелом газовой горелки. Над лозунгом небо было затянуто внушительными клубами серого дыма, регулярно выбрасываемыми из труб в утреннее небо.

Аркадий прошел с Лебедем в кафетерий и там передал ему снимки Джеймса Кервилла, Кости-Бандита и Валерии Давидовой. Ранние алкаши оторвали головы от столов. Лебедь был в черном свитере, отчего его шея и кисти рук казались еще тоньше. Аркадий подумал, как он выживет, став осведомителем. Туда, где пили рабочие, даже милиционеры приходили парами.

– Вам, должно быть, трудно, – заметил Лебедь.

– Мне? – удивился Аркадий.

– Я хочу сказать, такому доброму человеку, как вы.

Хитрый заход гомосексуалиста? – подумал Аркадий.

– Порасспроси об этих людях, – он бросил на столик несколько рублевок и вышел.

Ирина Асанова жила в подвале недостроенного дома неподалеку от ипподрома. Поднимаясь по лестнице, она окинула Аркадия открытым пристальным взглядом, а он успел разглядеть голубоватое пятнышко на ее правой щеке. Пятнышко было небольшое: если бы она хотела, то могла бы запудрить его. А так оно оттеняло голубизной ее темные глаза. Полы латаной-перелатаной дубленки развивались на ветру.

– Где Валерия? – спросил Аркадий.

– Валерия… какая?.. – запнулась она.

– Вы не из тех, кто сообщает милиции о пропаже коньков, – сказал он. – А из тех, кто держится подальше от нее. Вы бы не заявили о пропаже коньков, если бы не боялись, что они приведут к вам.

– В чем меня обвиняют?

– Во лжи. Кому вы давали свои коньки?

– Я опаздываю на автобус, – она попыталась пройти мимо него.

Аркадий схватил ее за руку. Такую мягкую…

– Кто такая Валерия? Говорите!

– Кто да что! Я ничего не знаю, да и вы тоже. – Она вырвалась из рук Аркадия.

На обратном пути Аркадий прошел мимо стайки девушек, ожидавших автобуса. По сравнению с Ириной Асановой они казались замухрышками.

В Министерстве торговли Аркадий рассказывал Евгению Менделю:

– Несколько лет назад один американский турист приехал в деревню, где он родился, где-то километрах в двухстах от Москвы, и там скоропостижно скончался. Было лето, и местные жители засунули его в холодильник. Вы же знаете, у нас на деревню всего один холодильник. Они явились сюда, и в Министерстве иностранных дел им сказали, чтобы они больше ничего не предпринимали, пока не получат специальные бланки свидетельств о смерти туристов. Проходит два дня – нет бланков. Неделя – нет бланков. Чтобы достать бланки, нужно время. Прошло две недели, и селянам до чертиков надоел этот турист в холодильнике. В конце-то концов, на дворе лето. Молоко киснет, а много ли поставишь в холодильник, когда там американец. Но вы знаете деревенских – как-то вечером они выпили, бросили покойника в грузовик, привезли в Москву, свалили труп у вас в вестибюле и укатили. Истинная правда. Представляете, как здесь забегали. Вестибюль был оцеплен офицерами КГБ. В три часа утра позвонили атташе американского посольства. Бедняга подумал, что его пригласили на личную беседу с Громыко, а тут покойник. Он не пожелал даже подойти – не было нужных бланков. Кто-то предположил, что таких бланков вообще не существует, и тут поднялась паника. Все хотели избавиться от американца. Кто-то даже предложил потерять его. Или отвезти обратно в деревню, похоронить в Парке Горького или в подвале министерства. Наконец позвонили мне и главному патологоанатому. У нас оказался нужный бланк, и мы погрузили американского туриста в багажник машины атташе. С тех пор мне больше не доводилось бывать в вашем здании.

Аркадий убедился, что Евгений Мендель, которого он видел с Осборном в бане и голос которого часто встречался на пленках с записями разговоров Осборна, ничего не знал ни о Джеймсе Кервилле, ни о покойниках в Парке Горького. В течение всего рассказа на нежном лице Менделя не промелькнуло ни особого беспокойства, ни даже тени мысли.

– А какой бланк нужен для американского туриста? – спросил Мендель.