И вот когда страх Зотуллы немного улегся, а его женщины стали меньше болтать о соседе-колдуне, последовало небывалое чудо, вызвавшее новую волну ужаса. Однажды вечером, когда император сидел за праздничным столом, окруженный придворными, до него долетел стук копыт, словно множество подкованных железом коней неслись по его саду. Придворные тоже услышали этот звук, и поразились, хоть и были сильно пьяны. Разгневанный император послал стражей узнать причину странного шума. Но, пройдя по освещенным луной лужайкам и дорожкам, стражи не увидели никого, хотя громкий топот раздавался повсюду. Казалось, стадо диких жеребцов, шарахаясь из стороны в сторону, галопом носится перед дворцом. И стражи, догадавшись, что это происки колдуна, перепугались и, не осмелившись идти дальше, вернулись к Зотулле. Император, услышав их рассказ, протрезвел и сам вышел из дворца, чтобы увидеть это чудо. Всю ночь невидимые кони звонко стучали копытами по выложенным ониксом дорожкам и бегали с глухим топотом по траве и цветам. Пальмовые ветви качались в безветренном воздухе, как будто задетые обезумевшими лошадьми, а лилии и экзотические цветы с широкими лепестками, растоптанные, валялись повсюду на дорожках. Панический страх закрался в сердце Зотуллы, когда он, стоя на балконе над садом, слышал призрачный грохот и видел, какой ущерб наносится клумбам с редчайшими растениями. Женщины, придворные и евнухи в страхе столпились позади него. Ни один обитатель дворца не спал в ту ночь. Но к рассвету стук копыт стих, постепенно удаляясь по направлению к дворцу Намирры.

Когда над Уммаосом рассвело, император вышел в охраняемый стражей сад и увидел, что потоптанная трава и сломанные стебли почернели, как от огня, там, где их коснулись копыта. Лужайки и цветники были испещрены следами, начисто исчезавшими за пределами сада. И хотя ни у кого не возникло сомнения, что бесчинство это было устроено Намиррой, никаких доказательств его вины не было: на его земле не оказалось ни единого следа.

— Пусть Намирру поразит гром, если это его рук дело! — вскричал Зотулла. — Что я ему сделал? Воистину, я раздавлю горло этой собаке. Мои палачи вздернут его на дыбу и будут терзать так, как эти лошади топтали мои кроваво-красные лилии с Сотара, полосатые ирисы из Наата и орхидеи из Уккастрога, алые, как следы страстных поцелуев на теле женщины. Воистину, хоть он наместник Тасайдона на Земле и повелитель десяти тысяч демонов, моя дыба сломает его, и огонь выжжет клеймо на его спине, пока он не почернеет, как мои увядшие цветы!

Так хвалился Зотулла, однако не осмелился отдать приказ, чтобы слуги исполнили его угрозу, и никто не вышел из дворца к дому Намирры. Из ворот колдуна также никто не появился. А если кто и вышел, то никто этого не видел и не слышал.

Так прошел день и наступила ночь, приведя за собой слегка темнеющую по краям луну. Наступила тишина, и Зотулла, сидя за столом, полный ярости, часто прикладывался к кубку, придумывая новые кары для Намирры. Ночь тянулась медленно, и, казалось, ничто не нарушит ее спокойствия. Но в полночь, лежа в своей спальне с Обексой, полусонный от выпитого вина, Зотулла очнулся от чудовищного звона копыт, которые гремели и в портиках дворца, и на длинных галереях. Всю ночь дьявольские лошади носились туда-сюда, грохот их копыт эхом отдавался под каменными сводами, а Зотулла и Обекса прислушивались, дрожа от страха среди покрывал и подушек.

И все обитатели дворца проснулись от этого звона и тряслись в ужасе, но не осмелились выйти из своих спален. Незадолго до рассвета демоны внезапно исчезли, а при свете дня бессчетные следы копыт, глубокие и черные, словно выжженные огнем, были обнаружены на мраморных плитах галерей и балконов.

Лицо императора побелело, когда он увидел испещренный следами пол. И с тех пор страх постоянно преследовал его, даже во хмелю, ибо он не знал, когда начнутся набеги невидимых коней. Его женщины шептались, некоторые хотели бежать из Уммаоса. Казалось, прежнее веселье никогда не вернется во дворец, словно над его обитателями нависли темные крылья, тень от которых отражалась в золотистом вине и на позолоте светильников. И снова с наступлением ночи сон Зотуллы прервался стуком подков, звеневших по крыше и во всех коридорах дворца. Всю ночь до рассвета демоны наполняли дворец железным топотом, глухо грохотали по самым высоким куполам, как будто боевые кони богов мчались по небесам громозвучной кавалькадой.

Ужасные копыта загрохотали у самых дверей спальни Зотуллы, где он лежал в объятиях Обексы. Слыша этот грохот, они не могли предаваться любви и наслаждаться своей близостью. Когда предрассветное небо посерело, они услышали сильный удар по запертой на засов бронзовой двери в спальню, как будто могучий жеребец стучал по ней копытом. Вскоре топот стих, и воцарилась тишина, словно затишье перед страшной бурей. Позднее следы копыт, изуродовавших яркие мозаики, были найдены повсюду в залах дворца. В тканых золотом, серебром и киноварью коврах зияли черные дыры. И высокие белые купола пестрели пятнами, словно пораженные черной оспой. А на бронзовой двери императорской опочивальни глубоко отпечатались следы лошадиных копыт.

Сначала в Уммаосе, а затем и по всему Ксилаку распространились слухи об этих набегах. Люди видели в них знамение, хотя толковали по-разному. Некоторые считали, что это предупреждение Намирры, утверждающее его превосходство над всеми королями и императорами. Другие полагали, что это послание от нового колдуна, который объявился далеко на востоке, в Тинарате, и хочет вытеснить Намирру. А жрецы Ксилака говорили, что боги послали это испытание, карая за то, что в храмах им приносят мало жертвоприношений.

Тогда в тронном зале, пол которого, выложенный сердоликом и яшмой, был изуродован отпечатками копыт, Зотулла созвал жрецов, чародеев и предсказателей. Он попросил их назвать причину знамения и найти средство против набегов коней. Но увидев, что между ними нет согласия, Зотулла одарил жрецов деньгами на жертвоприношения богам и отослал их прочь. А чародеям и ясновидящим заявил, что они должны посетить Намирру в его колдовском дворце и узнать, чего он хочет, если набеги коней его рук дело, в случае отказа угрожая казнью.