Когда Казмир впервые узнал правду о происхождении Мэдук, сначала он не мог поверить своим ушам, пребывая в состоянии шока, а затем пришел в такую ярость, что, если бы в этот момент Мэдук попалась ему под руку, он вполне мог бы свернуть ей шею. Успокоившись, Казмир понял, что ему оставалось только сделать хорошую мину при плохой игре: так или иначе, через несколько лет ему, несомненно, удалось бы выгодно выдать принцессу замуж.
Покинув Камеру Вздохов, Казмир направился в свои частные апартаменты. По пути он проходил по верхнему коридору с внутренней стороны Королевской башни; коридор превращался в сводчатую галерею, открывавшуюся на служебный внутренний двор с высоты примерно в два человеческих роста. Выйдя в галерею, король тут же остановился, заметив Мэдук — девочка стояла на цыпочках, наклонив голову над балюстрадой в арочном проеме, и приглядывалась к чему-то внизу, на служебном дворе.
Нахмурившись, Казмир не двигался с места и продолжал наблюдать: как всегда, поведение принцессы вызывало у него подозрения, смешанные с раздражением. Король заметил, что на балюстраде рядом с локтем Мэдук находилась миска, наполненная подгнившими плодами айвы, причем один из плодов она осторожно взяла пальцами правой руки.
Не замечая Казмира, Мэдук подняла руку, прицелилась и кинула айву в какую-то цель, находившуюся на дворе. Пронаблюдав за результатом, она весело отскочила от балюстрады, давясь от смеха.
Казмир прошествовал к принцессе и остановился рядом, сурово взирая на нее сверху: «Какими еще шалостями ты занимаешься?»
Застигнутая врасплох, девочка резко обернулась, запрокинув голову с полуоткрытым ртом. Облокотившись на балюстраду, король взглянул вниз через арочный проем: прямо под ним стояла багровая от злости леди Дездея, убиравшая платком остатки айвы с шеи и корсета и озиравшаяся в попытке определить виновника неслыханного хулиганства; ее модная треугольная шляпка сбилась на сторону, повредив тщательно ухоженную прическу. Заметив смотревшего сверху короля Казмира, Дездея оцепенела от изумления, лицо ее вытянулось. Несколько долгих секунд она не могла собраться с мыслями. Затем, оправившись, она опустилась в церемонном реверансе, поправила шляпку и поспешила скрыться во дворце.
Казмир медленно повернулся к принцессе: «Почему ты бросаешься фруктами в леди Дездею?»
«Потому что Дездея вышла на двор первая — Будетту и Мармону я еще не видела», — с обезоруживающей откровенностью пояснила Мэдук.
«Вопрос заключается не в этом! — отрезал король. — Теперь леди Дездея считает, что я швырнул в нее гнилую айву!»
Мэдук серьезно кивнула, выражая полное согласие: «Может быть, так даже к лучшему. Теперь ей придется хорошенько подумать о своем поведении; если бы она считала, что айва упала на нее с неба, она могла бы решить, что это просто случайность».
«Неужели? И чем леди Дездея заслужила столь суровое наказание?»
Мэдук с удивлением раскрыла большие голубые глаза: «Прежде всего, государь, она бесконечно надоедает с поучениями и попреками, просто остановиться не может! Кроме того, она еще и хитрющая, как крыса — подслушивает, подглядывает, все вынюхивает, обо всем догадывается! А еще она требует — вы не поверите! — чтобы у меня швы получались ровно, как по линейке!»
«А! — махнул рукой Казмир, уже терявший интерес к происшествию. — Тебе пора бы остепениться. Чтобы больше ни в кого не бросалась фруктами, слышишь?»
Мэдук нахмурилась и пожала плечами: «Лучше бросаться фруктами, чем другими вещами. Если уж сравнивать, леди Дездея, наверное, предпочтет, чтобы в нее кидали фруктами».
«Другими вещами тоже нельзя бросаться! Принцессы королевской крови должны выражать неудовольствие изящно и благосклонно».
Мэдук задумалась: «Что, если другие вещи будут падать ей на голову сами по себе?»
«Нельзя допускать, чтобы какие-либо вещества или предметы — грязные, дурно пахнущие, причиняющие ушибы или царапины, вызывающие отвращение и какие бы то ни было — падали под собственным весом или как-либо иначе, будучи направлены твоей рукой или оставлены тобой в том или ином месте, на леди Дездею, на леди Будетту, на леди Мармону или на кого-нибудь еще. Короче говоря, немедленно перестань хулиганить!»
Мэдук досадливо поджала губы; по-видимому, на короля Казмира не действовали ни логика, ни красноречие. Мэдук решила не тратить лишних слов: «Как будет угодно вашему величеству».
Бросив еще один грозный взгляд на служебный двор, Казмир продолжил путь. Мэдук задержалась на минуту, а затем последовала за королем по сводчатой галерее.
Глава 2
Допущения Мэдук оказались ошибочными. Происшествие на служебном дворе оказало существенное воздействие на леди Дездею, но не побудило ее тут же изменить философские воззрения, а следовательно и методы обучения принцессы. Торопливо шагая по полутемным коридорам Хайдиона, леди Дездея находилась в полном замешательстве. Она спрашивала себя: «Чем я провинилась? Каким проступком я вызвала такую реакцию его величества? И, прежде всего, почему он предпочел выразить неудовольствие столь необычайным способом? Не скрывается ли в этом некое символическое значение, ускользающее от моего внимания? Его величество не может не знать, как прилежно и самоотверженно я тружусь на благо принцессы! Все это чрезвычайно странно!»
Войдя в Большой зал, леди Дездея сделала несколько шагов и замерла — новое подозрение пришло ей в голову: «Нет ли здесь более глубокой подоплеки? Может ли быть, что я стала жертвой интриги? Какое еще объяснение можно подыскать случившемуся? Или — если представить себе немыслимое — возможно ли, что его величество находит мою персону отталкивающей? Невозможно отрицать, что моя внешность свидетельствует скорее о представительности и хорошем воспитании, нежели о жеманном кокетстве, свойственном какой-нибудь пустоголовой вертихвостке, напомаженной и надушенной, готовой из кожи лезть, чтобы мужчины бегали за ней, высунув язык. Но благородный человек, разбирающийся в людях, конечно же, не может не замечать мою внутреннюю красоту, порожденную зрелостью и духовным самоусовершенствованием!»
Действительно, внешность леди Дездеи, как она и подозревала, нельзя было назвать вызывающей симпатию с первого взгляда. Ширококостная и плоскогрудая, с непропорционально длинными голенями и тощим задом, вытянутым лицом она напоминала лошадиную морду, и мелко завитые локоны соломенного оттенка не помогали устранить это впечатление. Несмотря на все свои недостатки, леди Дездея слыла специалисткой в том, что касалось благопристойности, и досконально разбиралась в тончайших нюансах придворного этикета («Отвечая на обращение благородного кавалера, настоящая леди не стоит, уставившись на него, как цапля, только что проглотившая рыбу, но и не позволяет себе расплываться в идиотской ухмылке. Нет! Она застенчиво отзывается на комплимент благонравным замечанием и приятной, но не чересчур самодовольной улыбкой. Она следит за тем, чтобы ее фигура сохраняла осанистую стройность, не переступает с ноги на ногу и не подпрыгивает, не вертит плечами или бедрами. Ее локти остаются прижатыми к телу, а не растопыриваются в стороны. Наклонив голову, леди может заложить руки за спину, если считает такое движение достаточно изящным. При этом само собой разумеется, что она должна смотреть на собеседника, а не считать ворон, и тем более не подзывать проходящих мимо подруг, не плевать на пол и не смущать кавалера неуместными шутками»).
Весь жизненный опыт леди Дездеи, однако, не подготовил ее ни к чему, напоминающему ситуацию, возникшую на служебном дворе. Продолжая лавировать по галереям и переходам Хайдиона, воспитательница принцессы не успокаивалась — напротив, ее растерянное возбуждение только возрастало. Наконец леди Дездея явилась в частные апартаменты королевы Соллас и была допущена в гостиную ее величества. Соллас полулежала на большом диване, окруженная бархатными зелеными подушками. За ней стояла горничная Эрмельгарта, занятая обработкой каскадов бледных тонких волос королевы. Распустив тяжелые косы, горничная припудрила королевскую шевелюру питательной смесью тертого миндаля, каломели и жженых павлиньих костей, истолченных в порошок. Волосы надлежало расчесывать, пока они не начинали блестеть, как бледно-желтый шелк, после чего их аккуратно укладывали в пару валиков, закрепленных шелковыми сетками, усеянными мелкими сапфирами.