Тут подходит к королю Витек из Градца. Он держит голову, отрубленную у идола, и, потряхивая ею, говорит:
— Государь, все их рощи обращены в пепел, снег вокруг них растаял, снег шипит на огне, и высокие столбы дыма поднимаются к облакам. Оглядись окрест, король. Все это сделано силою твоего войска! Твой меч сверкает во славу Иисуса. И верь мне — тот, кто стал десницею Церкви, кто принесет головы этих идолов, которых ты велел обезглавить, тот станет первым в общем доме христианства и сядет на самый высокий престол!
— Следи за своими словами, приятель! Не всякая лесть лестна. Где он, высший престол? Там, на западе, за реками, покрытыми льдом, там, в южных краях, где скоро распустится листва на деревьях. Здесь же носится только смерть да буйные ветры. Забрел я на полночь, дабы в местах, где живут волки, выстроить города и замки — и замками теми, теми укрепленными городами запереть пустоту. Я хотел воздвигнуть прочную стену, стену истинной Церкви и стену истинной власти. Дай Бог, чтобы папа не забыл этого, дай Бог, чтобы в договорах с ним не угнездились обман и коварство!
КРЕЩЕНИЕ
Войско Пршемысла стоит в земле по названию Самбия. Край опустошен им. Ужас и страх гонят языческий люд к стану чешского короля; язычники бросают оружие, падают на колени, и князья их так говорят:
— Мы разбиты, король. Наши селения уже не селения, они похожи на груды пепла и на песчаные дюны. Король, мы покоряемся тебе, даруй нам святое крещение, покой и мир!
Князьям отвечал гроссмейстер ордена, а король согласился стать крестным отцом самых высокородных из язычников. Затем освятили небольшой клочок земли, нарисовали на нем образ и очертания будущего храма. Собрались священники в роскошных ризах, и нарядные дворяне, и гроссмейстер ордена, и король, и оба королевских зятя, маркграфы Мейссена и Бранденбурга. Зазвонил маленький колокол, и прусским князьям разрешено было ступить на освященное место. Шли они с обнаженной головой, сложив ладони, без меча и пояса. Пали ниц, и священник вылил им на головы немного святой воды. После этого им вернули мечи, и князья присягнули на верность гроссмейстеру.
Когда обряд закончился и им уже ответил гроссмейстер, где-то в задних рядах собравшихся возник шум. Кто это пришел?! Посольство из Рима, монахи!
Их бороды в сосульках, шерсть их лошадей в снегу и ледяных комьях. Они дрожат от холода. Поклонились — руки в рукавах — королю, рыцарям и маркграфам. Король приветливо ответил им и спросил:
— Что нового там, на юге, в Италии?
— Дурная весть для всего христианства! Настали печальные времена, ибо осиротел трон святого Петра. Горе нам, горе! Папа Иннокентий, окруженный сонмами ангелов, стоит уже пред Престолом Господним, ликуя вместе с херувимами и святыми угодниками, мы же в горести и печали остались в этой юдоли слез и оплакиваем его кончину.
Услышав это, король повелел отслужить мессу за душу умершего и, оставив войско свое гроссмейстеру, собрался в обратный путь.
— Построй укрепленное место, — наказал он гроссмейстеру, — дабы служило оно опорой тебе в случае беспорядков среди народа или дворянства. Возьми подкрепление, которое я даю тебе, и запри этот край от проникновения бунтовщиков и поносителей истинного Бога. Я же уезжаю, ибо исполнил то, что надлежало исполнить, а ты сам обязал повиновением здешний народ.
И Пршемысл со своей дружиной, то есть с епископом Бруно, с Витеком из Градца, с Борешем из Ризенбурга и со всеми рыцарями, двинулся к Чехии.
СКРАДКА
После прусского по-хода далеко разлетелась слава Пршемысла. Имя его не сходило с уст; многие верили — он обрушивается, подобно буре, и под его руками все слабое и нестойкое приобретает звучание силы. И многим казалось, что на плевелах, душивших жизнь того времени, вырастут сладкие ягоды.
Могущественным королем был Пршемысл, но рождался ли когда-либо кузнец, способный выковать целый мир? Есть ли в земных кузнях такие молоты и наковальни, которыми и по которым все бить да бить? Разве от ударов не изменяются и те и другие?
Ах, нет! Сыны, рожденные женщиной, совершают деяния, и деяния те наносят им удары и сами видоизменяются согласно всеобщим законам и толкают человека туда, куда угодно времени. Итак, Пршемысл был сильный государь, но что из того — ему приходилось метаться, как мечутся мухи в полете. Он подавлял усобицы, но то и дело сам вызывал их; был государем порядка, но временами сам его нарушал.
В ту пору на престол святого Петра сел Александр. Новый папа был благосклонен к чешскому королю, но осторожность, которая нередко бывает зародышем неудач, нашептывала ему умалять могущество владык, способных на решительные поступки, и возвышать тех, кто ни к чему не пригоден и от кого нечего ждать. Поэтому, когда умер Вильгельм Голландский, папа и курфюрсты Священной Римской империи, а также Пршемысл занялись интригами, заботясь о том, чтобы никто из них не мог извлечь выгоды больше прочих, чтоб ни в одной стране не выросли деревья, превышающие общую малость. И вот, когда Пршемысл весь ушел в имперские дела, подняли голову некоторые чешские паны, Недовольные нововведениями короля, ослаблявшими их, урезывавшими их владения и доходы.
Среди дворянства самым знаменитым был род пана Витека. Владения этого рода на юге Чехии простирались через пограничные леса до самого Дуная, и пан Индрих с паном Ольдрихом вели себя так, словно и эти государственные пограничные леса были их собственностью. Стало быть, им не понравилось, когда король стал строить новые селения и королевские города в самом сердце владений Витековичей; могли ли они быть благодарны королю за раздробление их владений и нарушение дружинного устроения? Конечно, нет. Все это распаляло недовольство панов.
Король Вацлав удалил Витековичей от своего двора — король Пргнемысл вернул им многие почетные должности, но что поделаешь: с какого-то времени он забывает о них, умаляет их могущество, уменьшает их собственность. И вот между королем и паном камерарием Ольдрихом, сыном пана Витека, пробежала черная кошка. То обязанности слишком ему тяжелы, то в счете путаница, то ошибочка в колонке цифр… Пан Ольдрих впадает в досаду и просит разрешения уехать на время в свою вотчину. Там у него покойная, прочная крепость на острове среди болот. Ворота, и подъемный мост защищают подъезды к ней, и дорога расположена так, что она открыта к той руке врага, которая не несет щит. Внутри крепости — две крепкие башни, дом самого пана, помещения для челяди, склады и погреба, кузня, ручная мельница, колодец.
Что еще надо?
На верхнем гульбище бдительный дозорный; комендант и кастелян заботятся о земных делах, капеллан о душе; хорошо там живется. Холод нипочем, а что темно? Так в сумерки приятно слушать разные байки. Всего там хватает: над очагом труба, под окнами стулья, чуланы набиты перинами, на столе — дичь.
Челядь питается сушеной рыбой и, слыхать, не досыта.
Подумаешь — слыхать! Недовольные людишки всегда найдут на что пожаловаться!
После придворной суеты пану Ольдриху вдвойне приятна уединенность. Он был завзятым птицеловом, ему доставляло великую радость сидеть в скрадке на пташек. Таких местечек было у него множество. Но когда король отделил государственные леса от его владений, самая любимая скрадка оказалась за пределами его земель. А местечко то самим Господом Богом было сотворено для счастливого лова. На невысоком холмике, в лесу, где летают пеночки, дятлы и мелкие пичужки, что так звонко поют, росли разнообразные деревья, и стоял там сухой дубок, очень подходящий для того, чтобы развешивать на нем сети. Во всем свете не сыщешь ничего подобного.