Только горожане последней категории не изменили своего образа жизни. Хотя они были благодарны господам за ежедневную миску супа, радовались, что мельник дешево продавал им отруби и муку на клецки или лепешки, но все же, чтобы насытиться, продолжали варить лебеду. Те, которым перепадало несколько грошей в неделю, должны были затыкать ими десятки дыр. За работой у бедняков не было времени думать о смерти, когда же они вспоминали о ней, она не страшила их — им нечего было терять. Слыша похоронный звон, они молились за усопшего, желая ему вечной радости. Веселый Иржик всегда напевал при этом свою любимую песенку: «Блажен тот, у кого ничего нет: он не беспокоится о том, куда что спрятать»,— и, когда Андулка упрекала его за то, что он радуется, говорил:

— А почему мне не радоваться, если бог благоволит ко мне,— он дал мне тебя, а после смерти даст небо.

— Подумай только, какие сейчас тяжелые времена, смерть так и косит людей.

— Ты с ума сошла; разве у нас не было того же испокон веков или ты слышала когда-нибудь, что смерть громко предупреждает, когда придет за человеком? Люди живут и не знают, долго ли им жить, скоро ли и где умрут — дома или в поле. «Поживем, умрем, мира не переживем»,— пропел Иржик, обращаясь к жене, и она, конечно, радовалась тому, что он поет, а не грустит.

Слух о холере скоро дошел и до замка. Госпожа фон Шпрингенфельд очень боялась смерти; она немедленно позвала врача, чтобы он последил за ее питанием, дал ей верное средство против холеры, посоветовал, нужно ли уехать из замка. Доктор не тратил много слов и не был шарлатаном; он коротко сказал ей, что уедет она или не уедет, никто не может поручиться за ее здоровье. Но он добавил, что особенно бояться нечего, потому что не так все страшно. Она спросила, откуда взялась эта болезнь, и доктор начал рассказывать о жизни бедняков.

Питание, жилище, всякие другие вещи все больше и больше дорожают, а заработная плата не повышается в такой степени, чтобы хватало на все необходимое; таким образом, чем больше одна часть населения богатеет, тем больше беднеет и страдает другая, а последствием нищеты и забот является в конечном счете смерть, которой так боятся господа.

— Почему богачи не открывают дверей своих складов и не продают беднякам хлеб по дешевой цене, чтобы они могли питаться как следует и поддержать свои силы; почему не строят домов, где были бы дешевые удобные квартиры; почему не откроют приютов для детей бедняков, чтобы не оставлять их на произвол судьбы в то время, когда родители работают; почему не откроют больниц, чтобы за больными бедняками был надлежащий уход и они хорошо питались,— тогда не было бы искалечено так много рабочих и они не умирали бы преждевременно от нужды. Почему, нанимая поденщиков, берут на работу того, кого голод заставляет работать за самую дешевую плату? Если бы на все это обратить внимание, не было бы такой нужды, горя и голода, не было бы столько болезней, такой нищеты, а самое главное — отпала бы необходимость жаловаться на испорченность нравов, всегда проистекающую из нужды и невежества.

— Ох, доктор, слишком много для этого требуется! — ответила госпожа фон Шпрингенфельд.

— Это не так,— повторила она.— Что касается меня, то я исполнила бы все ваши пожелания, будь это в моей власти; я всегда делала для бедняков все, что могла, но в прошлую зиму у нас было много расходов, и сейчас я ничего не могу предпринять. Что же касается хлеба, то все зависит от управляющего, я не вмешиваюсь. В ближайшие дни приезжает мой муж; поговорим с ним и посмотрим, что можно сделать для облегчения этого бедственного положения. А пока возьмите и раздайте по собственному усмотрению.— С этими словами она вынула из письменного стола две пятигульденовые бумажки и, протянув их доктору, поклонилась. Это означало, что он может идти.

Доктор поцеловал ей руку и направился из замка прямо в сад к Сикоре. Он отдал ему полученные деньги, чтобы тот купил для Войтеха новую одежду и определил его в школу.

В замок приехал барин, и с ним много гостей, таких же любителей охоты, как и он. Начался шум, одно увеселение сменялось другим, голова госпожи фон Шпрингенфельд была полна забот, и она совершенно забыла о бедняках и о холере, и не было никого, кто бы напомнил ей об этом.

Холера еще не появилась среди состоятельной части городского населения, она свирепствовала только на насыпи среди бедняков и уносила одного за другим. У бедняков крещение и отпевание проходят тихо и незаметно. Похороны не привлекали внимания, и в замке совсем не замечали, что делается за его стенами.

Войтех чувствовал себя почти счастливым: портной и его жена относились к нему, как к родному, дети подружились с ним, он получил чистую одежду, постель и еду, ни в чем не испытывал лишений, ему недоставало только матери. Мальчик тосковал по ней и каждый день под вечер ходил на ее могилу помолиться и поплакать.

Кларка сдержала слово: каждый день в два часа дня Войтех получал горячую пищу, большие куски жаркого и всякого печенья. Но он не брал ничего в рот, а отдавал жене Сикоры, которая делила все поровну между ним и своими детьми. Его искренняя привязанность тем более радовала ее, что и они относились к нему так же.

Мать Клары заметила, что она делит с мальчиком свою пищу и выпрашивает еще кое-что у повара. Слуги видели, что она каждый день ходит в сторожку у ворот, но не говорили об этом, потому что у каждого из них были свои собственные заботы. Даже Сара не выслеживала Клару, как прежде; у нее было много работы с барыней, переодевавшейся по нескольку раз в день, были и свои личные дела, так как в замке находились слуги гостей и мамзель Саре хотелось поймать на удочку кого-либо из них. Она старалась принарядиться, прихорашивалась и зазывала их к себе, угощая изысканными лакомствами. Клара с ней не дружила, что было очень приятно Саре, так как Кларкина миловидность бросалась в глаза господам, и там, где она появлялась, не замечали мамзель Сару. Клара была вежлива со всеми, но ни на кого не обращала особого внимания — ни на господ, ни на слуг. Ей было приятнее всего посидеть вечером в комнатке матери или пойти с ней в сад либо в поле, где всегда случайно или не случайно их встречал писарь Калина и провожал домой.

Мамзель Саре все-таки посчастливилось: за ней стал ухаживать один из приезжих слуг — камердинер Жак. Он не влюбился в нее — нет, но он льстил ее тщеславию, которое использовал в своих интересах. Он служил у одного барона, однако жилось ему хуже, чем старому Иозефу у господина Скочдополе. Поэтому он вместе с мамзель Сарой мечтал о том, как бы попасть на службу к господину Скочдополе и поделить с ней власть в доме. Хотя мамзель Сара не скрывала затруднений, с какими пришлось бы столкнуться при увольнении старого Иозефа, она не отчаивалась и была намерена пустить в ход все, чтобы Жак поступил на службу если не к барину, то хотя бы к барыне. Эти заботы отвлекли внимание Сары от разных разговоров, лично ее не касавшихся, но к которым она в другое время охотно прислушивалась; она даже стала забывать о своем любимце Жолинке, не ласкала и не холила его. Когда мамзель Сара видела, что Кларка гуляет и разговаривает с писарем, это не приводило ее больше в такую ярость, как прежде; она окидывала их презрительным взглядом, думая: «Ты просто грубиян в полотняном балахоне и недостоин моей милости, ты все равно мне не пара».

А господин Жак, конечно, круглый год не вылезал из черного фрака и белой жилетки; на сухопарой фигуре мамзель Сары всегда висел шелк, на голове был бант, на пальцах сверкали кольца; от Жака пахло пачулями,^[9] а от нее духами «Мille fleurs».^[10]

Кларинка одевалась всегда просто, чисто, не носила драгоценностей, не признавала никаких духов, ее украшали только молодость и привлекательность.

У писаря Калины тоже имелись фрак и белая жилетка; он заказал их себе, когда приехали господа, чтобы предстать перед ними в приличном виде. Управляющий посоветовал ему сшить фрак, своего рода форму, принятую у господ. Но в будни Калина носил полотняный пиджак. Он не только расхаживал по паркету и коврам, но много раз забегал к ключнице в сапогах из юфти^[11] и, когда входил, приносил с собой в комнату запах леса и полей. Он загорел, как цыган, руки у него не были белые и