Это отождествление занимало центральное место в интерпретации никейской веры ее защитниками. «Только совершенно неверующий и чуждый истине человек, — пишет Амфилохий, — не говорит, что Христос Спаситель есть также Творец всех вещей». Не подобает, утверждал Афанасий, чтобы тварная жизнь имела своим основанием что-либо иное, а не «Господа, Который прежде веков и чрез Которого века стали быть, так что, поскольку они в Нем, и мы тоже сможем наследовать эту вечную жизнь». Только Тот, Кто вызвал людей из небытия в бытие, может снова вызвать их из отпадения в ничто, которое им грозит. Согласно Дидиму, принципиальная ошибка ариан — непонимание того, что Писание говорит «об Искупителе, Боге Логосе, давшем начало всем вещам». Логос-Сын воплотился, чтобы стяжать славу Своим уничижением и распятием. Именно к Воплощенному и к реальности Его тварной природы как человека относили защитники Никеи те пассажи о подчинении, опираясь на которые ариане называли Предсуществующего творением. И это прежде всего означало, что в выражении «Он создал меня» в Прит 8:22 слово «создал» либо употребляется в несобственном смысле, либо указывает на тварную человеческую природу воплотившегося Христа. Последнее представляло собой более легкое решение, означающее, «что Господь Иисус был сотворен от Девы, чтобы искупить произведенное Отцом». Тогда «Он создал» является синонимом «Он установил» не только выше херувимов, но и в яслях. И другие подобные библейские места можно было объяснить, относя их к Его тварному человечеству. Таким образом следует толковать и молитву в Гефсимайском саду, говорил Амфилохий, а также слова Христа о том, что он не ведает о последнем дне. И слово из облака, на которое опиралась адопционистская христология, относилось не к предсуществовавшему, а к воплотившемуся Христу.

Все это «нас ради человеков и нашего ради спасения», как утверждалось в никейском исповедании. Содержание этого спасения определялось, разумеется, по-разному. Богословы, которые не допускали какого-либо отклонения от нормы тринитарной и христологической ортодоксии, в то же время охотно и не колеблясь манипулировали сотериологическими теориями и образами. Но, независимо от употребляемой метафоры искупления, христологическим следствием было единосущие Христа. Амвросий использовал, помимо прочих, образ доброго самарянина, пожалевшего падшего человека; но чтобы соответствовать этому образу, Христос должен был быть «воплощенным» при признании Его «божества». Амфилохию нравились знакомые образы целительства. которые он также применял к истории о самаритянке; но эти образы подразумевали, что исцеление может быть получено только от воплощенного Христа, «Творца чувств и Создателя творений». Иларий использовал образ принесенного в жертву Христа, но сразу же объяснял, что это не умаляет того факта, что «Он вечно обладает неизменной божественностью». Афанасий выражал восточную традицию, согласно которой Бог Логос стал человеком для того, чтобы люди могли стать Богом; но если это должно быть даром Его воплощения и если человека нужно спасти от тления, которое так легко его охватывает, совершенно необходимо, чтобы «Логос не принадлежат вещам, имеющим начало, но Сам был их устроителем». Дидим также считал возможным говорить о Спасителе по-разному: «Судия живых и мертвых, то есть праведников и грешников, Тот, Кто подает прощение грехов верующим во имя Его, Тот, кто спасает нас Своей славой и милостью»; но именно «потому, что Он по природе милосердный и Спаситель, Он никоим образом не подчинен милосердному и спасающему Богу и Отцу». Любое из множества определений смысла спасения требовало, чтобы — словами Ис 63:9, пассажа о тождестве, который цитировали Афанасий, Амфилохий в рождественской проповеди, и Дидим — спасителем человечества был не посланец и не ангел, но Сам Бог. И термин стал формулой, удовлетворявшей этому требованию.

Употреблением термина «единосущный», который толковали и отстаивали таким способом, сторонники никейского вероучения старались защитить сотериологические и литургические аспекты жизни Церкви, для которой божественность Христа была несомненной. Отрицателям единосущия, как говорил Дидим, ничего не оставалось, кроме как «изменить имя Отца в своих литургиях», а также убрать имена Единородного и Духа; ибо для иудейского богослужения характерно поклонение только Отцу, а для языческого — поклонение множеству меньших существ, которые отличаются от Бога по сущности. Приношение даров волхвами, как и церковное поклонение, может быть освобождено от обвинения в идолопоклонстве только в том случае, если Младенец Христос был царем и Богом. До Никеи Афанасий, не чувствуя какой-либо несообразности, осуждал язычество за «служение твари, а не Творцу» и затем за отказ «поклоняться Логосу, нашему Спасителю Господу Иисусу Христу». После Никеи, участвуя в арианском споре, он использовал это для того, чтобы утверждать, что поклонение людей и ангелов Христу доказывает Его сущностное отличие от всех тварей, включая ангелов; такое поклонение было бы уместным только при условии, что Он — не творение, а истинный Бог по природе. Амвросий повторял многие из этих аргументов, когда призывал ариан прекратить поклонение Тому, Кого они считали творением, или же называть Его творением, даже поклоняясь Ему; ибо при существующем положении дел их богословская позиция и их литургическая практика оказывались непримиримыми.

Однако, как уже сказано выше, консенсус, предполагавшийся таким изложением «никейской веры», является иллюзией — хотя и питаемой официальными сообщениями о развитии событий после 325 года. Созомен, например, датировал начало открытого отхода от «учения, провозглашенного в Никее», 22 мая 337 года, днем смерти Константина. И ранее указанной даты «это учение не имело всеобщего одобрения», но откровенная оппозиция ему возникла лишь после смерти Константина. Об истории этого сопротивления сказано много, но не всегда удачно. Многие описания развития вероучения в течение полувека, от Никейского собора до Константинопольского, тонут в хронологии и политической истории. Как сказано в начале настоящей главы, политическая история этих десятилетий во многих отношениях более важна — и по большей части более интересна, — чем доктринальная история. Однако развитие собственно вероучения также имело место, и его можно проследить (имея в виду и хронологию, которую мы можем установить по имеющимся документам).

Даже в той интерпретации, которую мы кратко представили, никейское вероопределение оставляло некоторые фундаментальные доктринальные вопросы без ответа, а некоторые старые подозрения — не снятыми. И по мере умножения толкований, направленных на защиту Никеи, вопросы ее противников становились все более настоятельными, а их подозрения все труднее было отбрасывать как безосновательные. Шум вокруг Маркелла привел сторонников никейской ортодоксии в замешательство. Маркелл Анкирский (один из подписавшихся в 325 году и собрат Афанасия по изгнанию, находившийся в 339 году в Риме) утверждал единство Божества на основе пассажей о тождестве в терминах, побуждавших его толковать пассажи о различии как лишь временные и «икономические»: Сын и Дух не вечны в Божестве, но «Сын» — имя, подобающее только Воплотившемуся. Выступая против отождествления Сына и Логоса, Маркелл настаивал, что только «Логос» является подобающим титулом Предсуществующего и что даже этот титул относится к Логосу имманентному, присущему Богу и пребывающему в Нем, а не к вечно существующему Логосу. В сохранившихся фрагментах его сочинений термин «единосущный» не употребляется, хотя используется в изложении веры, которое могло исходить от Маркелла и в котором критикуются савеллиаие за отказ от этого учения. Тем неменее в его богословии вполне просматривается версия единосущия: согласно этой версии единство Бога сохранялось до Воплощения в силу полной имманентности Логоса, а после Воплощения — через предание царства Сына Отцу, дабы Бог смог стать всем во всем. Именно в ответ на это последнее утверждение в окончательную редакцию «Никейского» символа была сделана вставка: «Его [Христа] царству не будет конца». Но для развития тринитарного догмата более важно другое: это крипто-савеллиаиство Маркелла подтвердило обвинение его оппонентов, что никейская формула нуждалась в исправлении и расширении для того, чтобы уточнить, что имелось в виду под Одним в Боге.