- Так точно-с... Я должен попытаться связаться с нею.

Бартль смолкает. Он стоит с таким видом, будто внезапно проглотил язык.

Может быть не стоило ему этого говорить? Париж неразрушен. И жизнь течет в нем, судя по всему, как и всегда. Для меня непостижимо, что вопреки близо-сти фронта здесь все идет своим обычным ходом – или, может все-таки, не все? Не изменилось ли здесь, все же, кое-что? А может быть изменения, всего лишь тщательно маскируются?

Промеж лопаток пробегает неприятный холодок, который не могу объяснять, но который от-четливо чувствую. Что-то такое витает в воздухе, это я ощущаю совершенно ясно. Пробую, ко-гда мы медленно проезжаем мимо спешащих прохожих, прочитать что-то подобное в их лицах, но не обнаруживаю ничего необычного. Никаких признаков ненависти, лишь полное безразли-чие.

А может быть это скрыто в тех слухах, что Париж полностью минируется и может быть взо-рван в любое время по приказу свыше? Скорее всего, это конечно, только слухи. Нечто подоб-ное нельзя сотворить в тайне. Такая новость стала бы общеизвестной.

Однако затем вижу почти во всех примыканиях второстепенных улиц к главной дороге, мас-сивный, тяжелый материал: Канатные барабаны, дорожные катки, бочки для нефтепродуктов, наполненные, наверное, песком, старые грузовики, черные от угольной грязи – все они ждут только команды, чтобы выдвинуться на главную дорогу. Эти видимые повсюду элементы стройплощадки вовсе не являются случайностью – или я вижу перед собой уже призраки?

Перед глазами возникает картина баррикады кисти Делакруа : Каждый из этих юношей, которые рассматривают меня, засунув руки глубоко в карманы брюк, с подчеркнутой небреж-ностью, когда нам приходится однажды остановиться, мог бы стать у Делакруа моделью для одного из его участников баррикадных боев.

Что только будет ожидать нас в самом городе? То, что в Париже объявлена всеобщая забас-товка, я уже знаю. Если нам чертовски не повезет, можем попасть в самую ее гущу...

Мы едем и едем, и если я правильно понимаю, то уже сбились с курса. Раньше у меня в Па-риже всегда был водитель. Теперь я тоже имею водителя, но говоря по правде, он здесь никогда еще не был за всю свою жизнь. И не остается ничего другого, как расспрашивать прохожих, как же нам попасть в этот чертов Fresnes. Или лучше, все же, спросить легавого? Коп не решится послать нас в неверном направлении. Легавые должны быть повсюду – даже сейчас... Но нигде не видно ни одного, кого я мог бы расспросить.

Вероятно, легавые уже смылись – куда-нибудь на старую фабрику?

Если бы я был один, то не смог бы удержаться, чтобы не поквитаться с «фликами» за свое ожидание. Однако было бы чистым сумасбродством принуждать легавого приветствовать меня по-военному. Я всегда сразу отворачивался и «флик», очутившийся в поле моего зрения, тоже.

Раздумываю: Бисмарк – просто засранец! И его сраное Отделение! Должен ли я вообще там появляться? В любом случае! отвечаю себе. С этой собакой я должен еще перекинуться пароч-кой теплых слов. Я должен расплатиться с ним! Но все по порядку: Сначала мы должны заехать в Fresnes.

В следующее мгновение, наконец, вижу на перекрестке легавого и командую остановиться рядом с ним. И тут уж могу во всех подробностях видеть, как он пристально изучает наш но-мерной знак, а затем медленно, будто случайно, так долго поворачивается вокруг собственной оси, пока не оказывается спиной к дороге, чтобы не приветствовать меня... Ну, уж дудки! Это ему не поможет.

Говорю:

- Veuillez avoir l’obligeance …, – легавому в спину, и он так резко поворачивается ко мне, на-пуганный моей вежливостью, словно его тарантул укусил, – de bien vouloir m’indiquer la direction de Fresnes?

Продолжаю тем же сверхвежливым тоном и вновь получаю отличную возможность видеть ог-ромное удивление на лице парижского легавого, к которому обращаются так вежливо. Флик дает справку вкрадчивым голосом и при этом наклоняется до уровня моего лица: Нам следует проехать дальше на восток – через Sceaux , затем сначала в направлении Choisy-le-Roi , а потом все время по banlieue .

- Trente minutes, ; peu pr;s, mon lieutenant!

- Et mille fois merci!

Наверняка этот человек расскажет сегодня вечером дома о таком событии, как наш вежливый разговор, и если ему здорово не повезет, то жена посчитает его душевнобольным.

Эти странные взгляды пешеходов! Только ли мне они направлены? При взгляде в зеркало вижу, что некоторые из зевак останавливаются, и глазеют на нас, открыв рот. Но это, пожалуй, следует отнести насчет нашего драндулета, а также на то, что наш «линкор» несет на себе но-мер Вермахта. Газогенераторный грузовик германского Вермахта – когда еще можно было уви-деть такое чудо в Парижском пригороде!

Ржавые бензонасосы у бордюра тротуара перед давно заброшенными бензоколонками. Про-сто смех: Для нас тоже больше не было бы бензина, если бы мы находились в пути вместо «ковчега» на автомобиле, требующем бензина.

Когда приходится остановиться перед перекрестком, слышу из открытого окна мелодию по радио, звучащую как Marseillaise . Может у меня уже слуховая галлюцинация? Да, точно, при внимательном слушании это совсем не Марсельеза.

Сделано довольно умело, звучит почти как Marseillaise, однако, не является ею!

И радио у открытого окна?

На такие шутки французы всегда были способны. Симона тоже была довольно умела в этом. «Vive la France» , можно было прочитать на одной из ее блузок сотни раз – слова, напечатан-ные красным и синим шрифтом. Выглядело как красивое, изящное смешение красок, и только при ближайшем рассмотрении, в формах и переливах цвета, можно было узнать эти слова.

Так проезжая мимо, пытаюсь расшифровывать письменные фрагменты на полуистрепанных плакатах, висящих на брандмауэрах. Плакаты многократно переклеены и разорваны на большие куски. Непросто расшифровывать такие вот клоки. Но тут мой взгляд привлекают большие красные буквы: «HALTE AU NAZISME!» .

Слово «HALTE» – сбивает меня. Странно, что оно звучит на французском языке почти как по-немецки. Позаимствовано из немецкого языка?

Теперь приходится ехать по компасу. Здесь проходит дорога с односторонним движением – sens unique -, в которую нам никак не влезть. Но «кучер» действует так, будто вообще не ви-дел дорожный знак. «Кучер» мог бы в своей отупляющей скуке легко направить «ковчег» пря-миком в ад, если бы я только показал ему направление. Он, кажется, не чувствует ни капли на-пряжения, висящего в воздухе.

Fresnes.

Спрашиваю какого-то старика о тюрьме. При этом Бартлю и «кучеру» становится буквально «дурно». И тут, внезапно позади нас, раздается щелчок. По нам сзади стреляют, что ли? Или с крыши? Из мансарды? Каждой клеточкой своего тела чувствую: Здесь настоящая бочка с поро-хом, готовая взорваться в любую минуту!

Но затем беру себя в руки и успокаиваюсь: Это, конечно, просто неисправное зажигание.

Мы должны найти Симону – любой ценой. И еще шины. Симону и шины! Симону и шины! Симону и шины! бормочу сам себе под нос как заклинание.

Брожу взглядом по пестрым деревянным дорожным указателям на перекрестках: Тактические знаки и цифры, но никакого указания на парк автомобилей.

В утреннем свете швейцарские домики этих пригородов выглядят печально в своем странном стиле вырезанных лобзиком фигурок. Красочные цвета, напоминающие пестроту цветочных клумб, тоже не могут ничего изменить. Серые стены, закрытые зеленые ставни, закрытые железные ворота, высокие столбы ворот из красных кирпичей. Тявкающие собаки, отсутствие людей, отсутствие машин – что за хреновый район!

В конце дороги возвышается огромный серый бастион: Без сомнения это и есть тюрьма!

Этот вид доставляет мне боль: Неужели за стенами вот этого каземата находится Симона?

Мощные стальные ворота.

«Серое, серое, серое: Оставь надежду, всяк сюда входящий!» пронзает меня мысль.

В караульном помещении, отвратительно воняющем лизолом , узнаю от фельдфебеля в форме СС, с бляхой с изображением черепа и костей: