– Лорд Фарфилд, это…

Сноуд сжал руку Фарфилда в крепком рукопожатии.

– Сноуд. Я ухаживаю за голубями.

– Это лорд Фарфилд, – представила я гостя с неудовольствием. Мне претило его стремление лебезить перед знатью.

– Мне кажется, я вас знаю, – сказал Фарфилд, рассматривая Сноуда с интересом.

– Думаю, мы встречались в Брэнксэм Холл три года тому назад, Ваша Светлость. Очень мило, что вы запомнили.

– Конечно! Брэнксэм Холл. У герцога были состязания лошадей в упряжках.

– И вы победили. Вы прекрасно правите лошадьми, ваша Светлость. Я помогал с упряжками и с лошадьми тоже.

Этот день в памяти Сноуда, видно, запечатлелся глубже, чем у Фарфилда, последний не мог припомнить детали, как ни старался.

– Вы правили Билдебабом, карета с арабской позолотой, – напомнил Сноуд.

– Мне хотелось бы, Сноуд, чтобы вы показали лорду Фарфилду голубей, – прервала я их воспоминания.

Он вежливо поклонился.

– С большим удовольствием, ваша Светлость.

Он взял Фарфилда за руку и повел вдоль рядов гнезд. Я не пошла за ними, потому что хотела посмотреть, что Сноуд читал с таким интересом. Представьте мое удивление, когда я увидела томик стихотворений Байрона. Однако вскоре я обнаружила нечто более подозрительное. Из книги торчал уголок листа бумаги и рядом лежало перо. Нужно было посмотреть, что он написал. Убедившись, что Сноуд не смотрит в мою сторону, я взяла книгу. В это время он повернулся и – как мне показалось, угрожающе посмотрел на меня. Я положила книгу на место. Не было сомнений, что он писал донесение. К счастью, Фарфилд отвлек Сноуда вопросом, и мне удалось незаметно вытащить листок. Пройдя в другой угол голубятни, я прочитала то, что на листе было написано. Меня ожидало новое потрясение. Это было любовное стихотворение, посвященное леди. Оно называлось «Голубка». Я прочла:

У моей голубки серые очи,

У моей голубки нежная поступь,

К ней я привязан невидимой нитью,

Нитью любви, и нитью, в ясный день,

И при свете луны.

Я не могу признаться ей в своей любви,

Я слишком горд, я одинок,

Любовь мне не сулит ни радости, ни счастья.

От удивления я оцепенела. Возможно ли, что это закодированное сообщение? Или это то, чем кажется – выражение любви к сероглазой даме. В любом случае нужно было положить лист на место, прежде чем Сноуд обнаружит, что я его прочитала. Мне удалось это сделать, пока мужчины рассматривали одно из гнезд в дальнем углу. Затем я подошла к ним.

– Что делают самцы, пока самки сидят на яйцах? – спрашивал Фарфилд.

– Они держатся поблизости, – ответил Сноуд.

Я вспомнила, как он объяснял мне, что днем яйца высиживают самцы. Почему он не сказал это Фарфилду? И что еще более странно, почему Фарфилд не знает этого, если он выдает себя за любителя голубей? Несколько позже Фарфилд выразил удивление, что во многих гнездах лежало по два яйца. Два блестящих белых яйца были нормой. Он выдал свое глубокое невежество, и непосвященность его была большая, чем я предполагала.

– Мисс Хьюм уже давно этому не удивляется, для нее это привычное дело, – сказал Сноуд.

– Не осмеливаюсь вас задерживать, мэм, если вас ждут дела, мы справимся сами.

Мне не хотелось разрешать ему так бесцеремонно избавляться от меня, и я сказала:

– Лорда Фарфилда особенно интересуют Цезарь и Клео. Где они? В последнее время я не вижу ни одного, ни другого.

– Клео сидит на дереве и ждет Цезаря, он должен скоро вернуться, – ответил он.

На дереве действительно сидела птица, может быть и в самом деле Клео. Она была почти целиком белого цвета с легким рыжеватым оттенком на грудке. Ее бабушка по материнской линии происходила из Америки и относилась к породе пассажирских голубей. Пелетье приобрел эту пару из-за их большого размера. У основания клюва у Клео висел основательных размеров мускулистый зоб, что тоже была весьма ценной особенностью. Он был темнее, чем можно было ожидать, Почти черный. То, что она по-хозяйски расположилась на дереве, подтверждало, что это подруга Цезаря. Другая птица не осмелилась бы на подобную дерзость – у Цезаря был крутой нрав. Однако на днях Сноуд говорил, что Клео высиживает птенцов, и что Цезарь ее не оставляет надолго.

– А где же Цезарь? – спросила я.

– Ему надоело здесь толкаться, он полетел на разминку, – ответил Сноуд.

– Пока вы не ушли, мэм, мне хотелось бы кое-что обсудить с вами, Видите ли, поскольку вашего отца нет здесь, мне не мешало бы иметь помощника, одному трудно за всем усмотреть. Птиц нужно тренировать, для этого их нужно регулярно отвозить за многие километры. Кто-то должен оставаться в это время на голубятне, или оставаться буду я, но тогда другой человек должен их обучать.

– Я был бы счастлив оказать помощь, – обрадовался я Фарфилд.

– Но вы же через несколько дней уедете, милорд, – возразил Сноуд.

– Если вы отберете птиц, я распоряжусь, чтобы лакей их отвез, – предложила я. – Вам только надо будет определить место, куда их отвезти.

– Было бы лучше, если бы у меня был постоянный подручный, один постоянный человек, которого я смог бы обучить основам дела.

Мне было неудобно проявлять излишнюю скупость в присутствии Фарфилда, пришлось, хоть и с неохотой, дать ему разрешение взять в помощники парнишку из дворовой прислуги и пользоваться коляской. Весь этот разговор меня страшно утомил, но интерес к голубям лорда Фарфилда казался неиссякаемым. Прошел почти час, наконец, я заметила в парке Банни и ушла с галереи. Когда я добралась до парка, Банни возвращался со стороны расщепленной сосны. Я бросилась ему навстречу.

– Записка от Депью – э-э, Мартина, – сообщил он взволнованно. Он придет сегодня в парк, вечером, в одиннадцать, сюда к сосне.

– Отлично! У меня для него много новостей. Во-первых, я хочу его уверить, что Фарфилд – не тот, за кого себя выдает. Во-вторых, у меня есть подозрение, что Сноуд сочиняет зашифрованные послания.

– Они у вас есть?

– Я видела одно мельком. Он шифрует сообщение в виде любовного стихотворения, которое, думаю, мне удалось запомнить – оно короткое. Мы прошли в кабинет, и я записала несколько строчек, они четко вырисовывались в памяти.

– Похоже на лирическое послание, – заметил Банни.

– Чертовски красиво написано.

– Не будьте дураком, Банни. Это информация, предназначенная французам. Что бы она значила? Он упоминает лунный свет, это может означать время нападения, или передислокацию войск, или еще что-нибудь в этом роде.

– А что, по-вашему, может значить признание в одиночестве, гордости?

– Похоже на Наполеона.

– Он далеко не одинок, всегда окружен свитой. Скорее похоже на Бога.

– Мы предложили мистеру Мартину расшифровать это, – сказала я и спрятала листок в карман.

– Мне бы хотелось пойти с вами.

– Ваша задача не менее важна, Банни. Вы среди нас единственный член семьи мужского пола, поэтому вам придется взять на себя Фарфилда. Чтобы он не вздумал пойти за мной и все испортить. Мы с вами одна команда.

– Разрази меня гром! Как приятно сознавать, что наконец-то делаешь настоящее дело. Иногда мне страшно хочется, чтобы об этом все знали.

– Вы с ума сошли! Ни словом, ни взглядом нельзя выдать себя!

– Нем, как могила. На этой патетической ноте мы расстались. Я просмотрела дневную почту. На наши объявления в Брайтонских газетах не пришло ни одного ответа. Да я их и не ждала.