—      Нет, что вы, — заверил его Исаев. — То, что вы рассказали, может оказаться очень полезным. У вас есть время?

—      Я сегодня выходной.

—      Вот вам бумага. Запишите, пожалуйста, в приемной свой рассказ. Самый факт: когда и что пассажир сказал вам.

Когда таксист вышел, Чекалин сказал Исаеву:

—      Поручи участковому — пусть осторожно разведает.

—      Полагаешь, не тот?

—      Типичный горлопан. Если б что знал, а уж тем более если бы его рук было дело — можешь не сомневаться, помалкивал бы, тише воды сидел.

—      А если поправку на пьяное состояние сделать? Что у трезвого на уме, то у пьяного...

—      М-м, сомнительно...

—      Послушай, Чекалин, а если бы это Блондин был, — интересно, ты так же спокойно вел бы себя?

—      Ловко! Под седьмое ребро!.. Ты прав, старик, в нашем положении ничем пренебрегать нельзя. И уж тем наипаче — упираться лбом в одну-единственную версию. Так что, будь друг...

—      Можешь не договаривать! Предложил на свою голову!..

Чекалин, будто ничего такого не заметил, сказал деловито:

—      Да, пожалуйста, съезди-ка на Липовую. И Пономарева прихвати, благо у него выходной сегодня.

—      Художник вызван на двенадцать, Николаев, — напомнил Исаев и стал надевать пальто.

—      Я займусь им, — сказал Чекалин. Тут же спросил бегло: — Пистолет при себе?

— Да, — закрывая за собой дверь, так же без нажима ответил Исаев.

Чекалин был доволен тем, что вызван именно Николаев. Руку этого художника он хорошо знал, не раз приходилось прибегать к его помощи. Чекалина неизменно приводило в изумление, как это Николаеву удается, не зная человека в лицо, достигать столь поразительного сходства. Точно с натуры рисовал! Куда там фотороботу, просто никакого сравнения...

С помощью фоторобота усилиями очевидцев устанавливается, с большим или меньшим приближением, тип лица человека, особенности его внешности: нос, уши, лоб, все прочее — на любой манер, выбирай только. Конечно, и это уже немало. Но и не слишком много. Вся беда в том, что фоторобот не схватывает индивидуальные, только этому лицу присущие черты. Такое, как показал опыт, под силу лишь художнику. Основываясь на фотороботе, но и учитывая одновременно подсказки свидетелей, он превращает усредненное, как бы безличное изображение, в живое и, главное, совершенно определенное лицо. Созданный художником композиционный портрет такого рода немного облегчает поиск преступника. Потому-то, кстати, и Еланцев, верный своему правилу лично участвовать в главнейших розыскных действиях, подъехал как раз к двенадцати.

Чекалин тотчас позвонил дежурному, велел всех/кто явился или явится для составления композиционного портрета, проводить в красный уголок, а когда придет художник, дать знать сюда, в кабинет Исаева. Имелось в виду, что оба они, Чекалин с Еланцевым, будут присутствовать при составлении портрета. Им и в голову не могло прийти, что очень скоро, через несколько минут, их планы круто переменятся, что от этого важного, в их делах, дела их отвлечет дело еще более важное...

9

Когда этот худощавый, средних лет человек, переступив порог кабинета, сказал, что он таксист, ч,то его фамилия Зарубин и что он видел машину «47—47», Чекалин почему-то решил, что речь идет об аварии на привокзальной площади. Собственно, так оно поначалу и вышло: именно об этом с ходу и принялся рае-

Сказывать Зарубин, хотя, как выяснилось в ту же минуту, самой аварии он не видел, приехал уже, так сказать, к шапочному разбору. К сожалению, ничего нового — по сравнению с показаниями остальных шоферов -г- сообщено им не было...

Как вдруг, когда уже казалось, что круг сведений, касающихся машины и происшествия на привокзальной площади, которыми располагал Зарубин, полностью исчерпан им, да чуть ли не в тот самый момент, когда Чекалин собрался было поблагодарить его за помощь и попрощаться с ним, тут-то Зарубин возьми и обмолвись об этом; просто упомянул — вскользь, как о чем-то едва ли заслуживающем внимания, словно заранее извинялся за то, что отнимает время всякими пустяками. Тем не менее это-то сейчас и было главное — оказывается, Зарубин еще до аварии, примерно минут за двадцать, встретил на линии машину «47—47»... страх подумать, но вполне могло и так повернуться, что он так бы и ушел, даже не упомянув о самом главном...

Позвонил дежурный, сообщил, что художник и свидетели уже собрались в красном уголке. Чекалин тут же перезвонил Сычеву, молодому оперативнику, попросил его поруководить составлением композиционного портрета.

—      Вы сказали, — напомнил Зарубину Еланцев, — что еще до аварии встречали в городе машину «47—47». Нас интересует все, что касается первой встречи. Когда, где, при каких обстоятельствах?

Зарубин был идеальный свидетель. Едва понял, что именно от него требуется, так сразу же, не дожидаясь наводящих вопросов, стал выкладывать все, что знал,— по счастью, без особого разбора, стараясь не пропустить ни одной мало-мальской подробности, как бы предоставляя своим слушателям возможность самим уж отбирать то, что им нужно.

—      Значит, так, — издалека взял разбег Зарубин, — подобрал я пассажирку на Березовой улице. Молодая, интересная. Меха, духи дорогие. Ей на Печорскую надо было. Туда, знаете, наверно, можно через центр, а можно и покороче, через морской порт. И покороче, и без светофоров, без гаишников — можно, значит, поднажать, за дозволенную скорость выйти. А что? Нашему

брату прохлаждаться некогда, только скоростенка нас и кормит... Потом-то я пожалел, что эту дорогу выбрал. Там, не доезжая порта, если знаете, переезд железнодорожный есть. Ветка в порт. Так вот: хочешь как лучше, а получается... Шлагбаум, как на грех! На обычной линии как? Пройдет состав — сразу шлагбаум вверх. А здесь, у порта, можно прилично подзагореть, пока маневровый паровоз взад-вперед не накатается. Ну, мука! Но нет, бог на свете, наверное, есть все-таки: и пяти минут не прошло — дорога открыта. Только по радио отбили Кремлевские куранты — ноль-ноль часов ноль-ноль минут — тут аккурат, как будто одного этого дожидался, шлагбаум и задрался колодезным журавлем. Но дело не в том — главное, я не один перед шлагбаумом маялся. Передо мной еще одно такси в мышеловку эту попало. Как раз «47—47»...

—      Номер запомнили, — попутно уточнил Чекалин, — потому что — заметный?

—      Может, и поэтому. А может, делать больше было нечего. Но вообще у нас, шоферов, привычка такая. Идет, к примеру, навстречу машина. Нормальный человек на водителя посмотрит — лицо там, одежда, а шофер — на номер машины. А что? Номер многое скажет. Частная или государственная. Новая или старая. И так далее. Нет, без цели смотришь на этот номер. Машинально. Хотел бы по-другому, а не можешь. При вычка. А тут тем более: пять минут перед глазами — как не заметить, не запомнить?

—      Я отвлек вас, простите, — сказал Чекалин, — Итак, открылся шлагбаум...

—      Открылся — мы и поехали. Впереди «47—47», я следом. На той машине пассажиров нет, только водитель. Нет, тут вы не сомневайтесь, товарищи. Я шел за ним впритирку, ближний свет у меня — отлично видно, сколько человек в салоне. Получше, чем днем, пожалуй. Потому что на просвет. До порта метров двести было. Я решил после порта обогнать того водителя, уж больно медленно он телепался; верно, подумал я, пассажира какого проворонить боится. Около автобусного павильона он дал правый сигнал поворота — на остановку, значит. Там какой-то мужчина был. Я обошел «47—47» слева и газанул дальше. На Печорской сошла моя пассажирка. Я поехал к вокзалу. По пути, около парка культуры, подобрал моремана одного, высадил его у ресторана «Сатурн». А на вокзальной площади эту самую сцену увидел: стоит «47—47», а вокруг наши ребята колдуют, машину завести хотят. Я спросил, в чем дело. Мне сказали: наезд был, авария.

—      А что, водитель машины «47—47» — знаком вам был? — спросил Еланцев.

—      Нет, впервые его видел. Длинный фитиль такой.