Следующие десять дней Лоуренс провел в палатке, не вставая с постели. Болезнь дала ему передышку, и внезапно он ощутил, как давно бродившие в сознании неясные мысли и образы обретают стройность. Он лежал и вспоминал всех бесчисленных стратегов и военных историков – современных, средневековых, античных, труды которых он осилил в Оксфорде и позже. Сейчас самым мудрым из них ему казался полководец XVIII столетия Мориц Саксонский, изрекший: «Я не сторонник того, чтобы давать сражение, особенно в начале войны. Я даже убежден, что способный генерал может вести войну всю свою жизнь без того, чтобы быть вынужденным дать сражение».

Теперь Лоуренс ясно понимал особенности противостоящего ему противника, которые должны были определять дальнейшую стратегию: «Турецкая армия отличалась тем, что в ней не хватало военных материалов и они были дороги, людей же было больше. Следовательно, нашей целью являлось не уничтожение турецкой армии, а уничтожение ее недостаточной материальной части. Гибель моста или железной дороги, пулемета или орудия для нас была выгоднее, чем смерть турок. Арабская армия должна была беречь и людей и материалы, – людей потому, что они, будучи иррегулярными воинами, были не единицами, а индивидуумами, а потеря индивидуума подобна камню, брошенному в воду: он быстро погружается, но от него расходятся, постепенно замирая, круги. Мы не могли позволить себе иметь большие потери. Расправляться с материальной частью легче. Наша совершенно очевидная обязанность заключалась в том, чтобы добиться превосходства в какой-либо одной области, скажем, в пироксилине или пулеметах или в чем-то другом, что может иметь решающий эффект, – добиться превосходства в оборудовании в одном преобладающем моменте или в каком-нибудь отношении.

…Большинство войн требует контакта с противником. Наша война должна быть войной отделения от противника: нам придется сдерживать его молчаливой угрозой громадной неизвестной пустыни, не обнаруживая себя до момента атаки. Последняя должна быть атакой лишь по названию, направленной не против людей, а против материальной части противника, – атакой, устремленной против его слабого места.

…Арабская война была географической войной, а турецкая армия для нас – случайным объектом, а не целью. Наша цель состояла в том, чтобы нажимать на самое слабое звено турецкой армии.

…Нашими главными выигрышными картами были скорость и время, а не сила, и это давало нам скорее стратегический, чем тактический, перевес. Успеху нашей стратегии больше способствовала досягаемость, чем сила».

Исходя из этих рассуждений, Лоуренс полагал, что Медину не стоит не только брать, но и отрезать. Правильнее будет, наоборот, ослабить операции против турок, чтобы «удерживать их в теперешнем глупом положении: везде фланги и никакого фронта».

К удовольствию Лоуренса, Абдулла вовсе не жаждал немедленно исполнять желание могущественных союзников. На их рекомендации он ответил, что не считает целесообразным штурмовать Медину. Турки и сами сдадутся, когда у них начнутся проблемы с продовольствием. Лоуренс полагал, что старший сын Хуссейна просто не хочет лишних хлопот, но в данный момент это его вполне устраивало. Медина его больше не интересовала. Для проведения в жизнь своей теории Лоуренс стремился развить восстание на возможно большем пространстве, что означало его распространение к северу, а для этого требовалось создание дополнительной базы. Таким образом его цель совпадала с давно задуманным планом взятия Акабы, но с той существенной разницей, что вариант, предложенный Лоуренсом, предусматривал его взятие арабами с суши, а не англо-французскими силами с моря.

По замыслу Лоуренса, главными силами для захвата Акабы должны были стать племена Восточного Ховейтата, местности к северу от Акабы. Для этого племена нужно было сначала найти и завербовать, для чего в свою очередь требовался многодневный переход по пустыне. Из вновь завербованных бедуинов предполагалось сформировать отряды на верблюдах и повести их к югу для внезапного захвата Акабы с востока, ударом с тыла. Для полного осуществления этого обходного маневра в общей сложности требовалось пройти более 1000 км. «Восточная часть была незащищенной, линией наименьшего сопротивления, линией нападения, наиболее для нас легкой», – объяснял Лоуренс. Мысленно он все время представлял себе стену гор, возвышавшихся за Акабой, которая так легко могла быть использована турками для предотвращения любого наступления с суши. С тем, чтобы донести эту точку до командования, возникали определенные трудности. «Я решил пойти собственным путем, будь то по приказу или без него. Я написал полное извинений письмо Клейтону о своих наилучших намерениях и отправился в дорогу», – вспоминал Лоуренс.

9 мая 1917 года в поход к Ховейтату выступил небольшой (около сорока всадников) отряд на верблюдах. Его вели трое: Лоуренс, ближайший помощник Фейсала шериф Назир, и некий шейх Ауда, по мнению Лоуренса, весьма напоминавший барона эпохи Крестовых походов. «Он воспринимал жизнь как сагу о подвигах героев, – рассказывал Лоуренс об Ауде. – Все события в ней были значительны, все персонажи, вместе с которыми он действовал, были героями. Голова его была полна поэм о былых набегах, эпических сказаний о битвах, и он изливал их на первого попавшегося слушателя. Если бы слушателей не оказалось, весьма вероятно, что он пел бы себе самому своим громовым глубоким голосом». О Назире же Лоуренс рассказывал, что тот, «порой поддавался ностальгическому настроению и с недоумением спрашивал себя, чего ради он, эмир Медины, богатый и могущественный, бросил все, чтобы стать посредственным лидером каких-то безнадежных авантюр в пустыне, вместо того чтобы наслаждаться жизнью в своем утопающем в садах дворце. Он уже два года был в изгнании, связав свою судьбу с передовыми частями армий Фейсала, ему поручали самые опасные операции, он был первым в каждом прорыве, а тем временем турки находились в его доме, опустошали его роскошные плодовые сады и рубили пальмы».

Каждый человек из выступившего отряда вез 45 фунтов муки в качестве пайка на шесть недель; шесть верблюдов были нагружены взрывчатыми веществами для подрывной работы по пути и золотом в сумме 25 000 фунтов стерлингов для поощрения вербовки людей. Дальше мы приводим ряд отрывков из описания Лоуренсом этого пути.

«Ауда повел нас в обход по небольшой долине, которая скоро вывела нас на простор Шеггской равнины, представлявшей собою песчаную местность. Вокруг нее были повсюду разбросаны островки и островерхие скалы из красного песчаника, выветренные у основания настолько, что того и гляди обрушатся и перекроют извивавшуюся между ними дорогу, пролегавшую на первый взгляд по непроходимой теснине, но в конце концов, как обычно, переходившей в очередной другой проход. Ауда вел нас без колебаний через этот хаос, гарцуя с разведенными локтями на своем верблюде и при этом покачивая для равновесия руками.

На дороге не было видно никаких отпечатков верблюжьих ног, так как каждый порыв ветра выравнивал, словно щеткой, песчаную поверхность, стирая следы последних путников и оставляя на песке лишь узор из бесчисленных мелких девственно чистых волн. На покрытой рябью песчаной поверхности виднелся лишь высохший верблюжий навоз, который был легче песка и перекатывался по ней, как скорлупа грецкого ореха.

Ветер сгонял эти перекатывавшиеся по песку скорлупки в кучки по углам и ямкам, и, возможно, именно по ним, а также благодаря своему непревзойденному чутью Ауда безошибочно вел нас в правильном направлении. Обступавшие нас скалы удивляли своими разнообразными формами и наводили на размышления. Зернистая структура, красный цвет, поверхности, расчерченные извилистыми бороздками, проделанными струями песка, гонимого ветром, поглощали солнечный свет, делая его мягче и облегчая участь наших слезившихся глаз. <^…>

На закате мы доехали до северной границы плато, усеянного битым песчаником, и теперь поднимались на новый рубеж – на шестьдесят футов выше места последней стоянки, в царство иссиня-черной вулканической породы, усеянной кусками выветренного базальта величиной с ладонь, тщательно подогнанными друг к другу подобно булыжной мостовой. По-видимому, затяжные проливные дожди долго смывали пыль с поверхности этих камней, загоняя ее в промежутки между ними, пока примыкавшие вплотную друг к другу камни не выровнялись в одной плоскости, превратившись в сплошной ковер, выстилавший всю равнину и оградивший от непогоды соленую грязь, заполнявшую промежутки между лежавшими ниже языками лавы. Верблюдам стало идти гораздо легче, и Ауда отважился продолжить движение после наступления темноты, руководствуясь загоревшейся в небе Полярной звездой.