— Пожалуйста.

Повернувшись к девушке, индус произнес негромко и деловито:

— Итак, прошу вас сосредоточиться, не думать ни о чем постороннем и вспомнить, где была и что испытывала ваша бессмертная душа осенью тысяча двести девяносто первого года!

Мадемуазель Бару смотрела на него с виноватым видом и смущенно моргала.

— Осень тысяча двести девяносто первого года! Постарайтесь припомнить! Спокойно! — властно выкрикнул йог каким-то жестким, вибрирующим голосом.

Девушка вдруг, как зачарованная, медленно встала с кресла.

— Я тополь. Я серебристый тополь, — сказала она.

— Пожалуйста, господа, задавайте вопросы, — опять вкрадчиво произнес профессор Брахмачария, отошел в сторону и встал там, скрестив руки на груди.

В зале было так тихо, что отчетливо слышался шелест ленты, бегущей с одной катушки магнитофона на другую. Сидевший рядом с Жанной «Коперник» изумленно уставился на девушку.

Председатель смутился и начал совещаться с другими членами комиссии. Еще бы! Попробуйте-ка быстро придумать, о чем можно спросить серебристый тополь?…

— Где вы… э-э… находитесь? — наконец спросил председатель комиссии.

— Я расту на склоне небольшого ущелья. По дну его течет ручей.

— Вы находитесь одна в этом ущелье? — задал вопрос знакомый Жанны, молодой инженер в очках.

— Нет, нас здесь много, целая роща! Все ущелье заросло густым лесом. Тут и тополя, и липы, и дубы. Рядом со мной растет старый-престарый дуб. Ему уже, наверное, лет двести.

— А вам сколько лет? — спросил председатель комиссии.

— О, мне всего восемнадцать лет. Я совсем молодой тополек.

Девушка была в каком-то трансе, словно и впрямь где-то далеко отсюда. Но глаза у нее оставались открытыми, она прекрасно понимала вопросы. Что за чертовщина?!

Я посмотрела на комиссара Тренера. Он не удержался и подмигнул мне с явным восхищением.

Члены комиссии снова начали перешептываться, поглядывая на мадемуазель Бару.

Один Морис сидел, сложив руки на груди и вытянув ноги, иронически поглядывал на йога и девушку и не задавал никаких вопросов. Неужели он уже разгадал, в чем тут дело?

Пауза затягивалась, но в зале царила тишина.

— Скажите, а какая сейчас погода в вашем ущелье? — нашелся наконец инженер.

— Сегодня теплый осенний день. С утра дул сильный ветер, так что я даже устала раскачивать ветвями. Но теперь он успокаивается, и я отдохну, — не задумываясь ни на миг, ответила мадемуазель Бару.

— Есть еще какие-нибудь вопросы? — спросил Брахмачария.

Председатель комиссии обескураженно покачал головой.

— Тогда вернитесь к нам, мадемуазель, — властно приказал йог, поворачиваясь к девушке. — Вы опять с нами.

И, повинуясь этому приказу, девушка вдруг как ни в чем не бывало мило улыбнулась, села в кресло, с веселым удивлением поглядывая в зал. Похоже, ее смешили наши изумленные лица. Значит, она ничего не помнила из того, о чем только что рассказывала вполне здраво?

— Не беспокойтесь, мадемуазель, отдыхайте. Все хорошо, вы обо всем узнаете потом, прослушав магнитофонную запись, — успокоил ее индус. — И получите заверенную копию стенограммы, где также все будет точно зафиксировано — и вопросы комиссии, и ваши ответы. А сейчас мы продолжим опыт. Прошу вас, господа. Какая еще эпоха вас интересует? Только, пожалуйста, учтите: когда перед участниками опыта ставят слишком узкие и тесные рамки времени, это бывает иногда не очень интересно. Вы только что в этом убедились сами. А предлагая участникам опыта более широкий интервал времени, вы даете им возможность вспомнить самые яркие и впечатляющие переживания души в рамках интересующей вас эпохи. Итак, прошу вас.

— Нам бы хотелось узнать, кем была мадемуазель в эпоху первобытного общества, — неуверенно произнес председатель комиссии, поглядывая на скептически улыбавшегося Мориса. Видимо, тот был против этого вопроса.

Профессор Брахмачария тоже не удержался и улыбнулся.

— Это эпоха в сотни тысячелетий, — развел он руками. — Другая крайность. Но ничего, мы выберем из нее какой-нибудь более определенный отрезок времени. Скажем, двадцатый век до нашей эры. Вас это устроит, господа? — обратился он к членам комиссии.

— Вполне!

— Будет очень интересно, профессор.

— Пожалуйста. — Бородатый йог повернулся к девушке, с любопытством слушавшей разговор, и властно произнес:

— Сейчас двадцатый век до нашей эры! Какие самые сильные воспоминания о перевоплощениях вашей души в то столетие сохранились у вас? Вспомните! Мы ждем!

Едва он произнес это, как и поза, и выражение лица девушки снова стали быстро меняться. Теперь она сидела в кресле напряженно, словно готовая вот-вот вскочить и броситься бежать. Она насупилась, лицо у нее стало встревоженным, злым.

— Меня зовут Лам, — сказала она низким, хриплым голосом. — Я женщина самого могущественного племени в этих краях…

«Коперник» с наигранным ужасом отодвинулся от нее подальше, но было видно, что его всерьез тревожат и удивляют эти непонятные превращения с девушкой. В зале опять раздались смешки. Но молодая художница ничего не видела и не слышала вокруг.

— Вместе с другими женщинами я сижу перед хижиной и чиню меховую одежду, готовясь к близкой зиме, — продолжала она.

— Чем вы шьете? — спросил коммивояжер.

— Костяными иглами, в них продеты высушенные жилы животных. Мы пришиваем застежки, вырезанные из оленьего рога…

— Ваше поселение находится в горах? — задал вопрос и Морис.

— Нет, оно расположено посреди озера… На воде. Наши хижины стоят на сваях. А горы обступили озеро со всех сторон. Туда, в горы, ходят только мужчины — охотиться на козлов. А мы ждем их, готовя теплую одежду к зиме.

— Уважаемые дамы и господа! — обратился индус к залу. — Может, кто-нибудь из вас хочет о чем-либо спросить?

В третьем ряду поднялась пожилая полная дама с пунцовыми пятнами на лице от волнения.

— Пожалуйста, мадам.

Операторы начали поспешно наводить на даму свои камеры, смутив ее еще больше.

— Скажите, пожалуйста, чем вы питаетесь? — срывающимся голосом спросила она.

— Мы едим рыбу, лягушек, ракушки, — ответила Жанна.

Полная дама не смогла сдержать гримасы отвращения и поспешно села.

— А мясо? Разве вы не едите мясо? — ужаснулся коммивояжер.

— Очень редко, — ответила художница с сожалением в голосе и покачала головой. — Когда охотники приносят мясо, наступает большой праздник, — добавила она, и лицо ее просветлело.

Потом, отвечая на вопросы то членов комиссии, то любопытных зрителей, она рассказала, что неподалеку в скалах есть священная пещера, где каждый год юношей и девушек посвящают во взрослых, полноправных членов племени. Скоро этой чести удостоится ее дочь, Нея. Стены в пещере разрисованы изображениями быков и оленей, а посреди нее стоит фигура ревущего медведя, вылепленного из глины, точно живого…

Задавали еще вопросы. Я, признаться, их все не запомнила, пытаясь понять, в чем же дело. Но девушка отвечала быстро, четко, не задумываясь. Вопросы явно не ставили ее в тупик. Значит, она в самом деле как бы видела внутренним взором все, о чем рассказывала?

Нет, она не притворялась! Сейчас она действительно была женщиной давних времен — голодной, запуганной, мечтающей о куске мяса.

— А на каком языке вы говорите между собой? — вдруг спросил девушку Морис и не удержался, чтобы не добавить ехидно: — На первобытном? Продемонстрируйте его нам, скажите хоть несколько слов.

Она молчала, словно не слыша или не понимая вопроса. Вместо нее ответил йог:

— Мы все оценили вашу иронию, дорогой профессор, но в данном случае для нее нет, как мне кажется, оснований. Достаточно, что мадемуазель назвала нам, как ее звали в те времена. Понятно, каждая душа рассказывает о своих прежних перевоплощениях на том языке, который наиболее удобен, близок и понятен ей сейчас. Это вполне логично. Иначе мы никогда ничего не смогли бы узнать о перевоплощениях этой души в растение или животное, ибо какой может быть у растения и бессловесного животного язык, понятный нам, людям?