Она редко виделась с Эндрю, поскольку он провел несколько дней в Натчезе, в тридцати милях от Спрингфилда вниз по реке, где улаживал споры между клиентами, нанявшими его полтора года назад, и принимал заявки на ведение дел от людей, оставивших земли и другие деловые возможности, когда они спустились вниз по Миссисипи. После того мгновения на носу лодки в укромном месте на темной ночной реке они не обменялись ни интимным словом, ни жестом.

Затем в раннее воскресное утро, напоенное ароматом трав, они проехали две мили к Байю-Пьер, чтобы осмотреть принадлежавший Эндрю участок земли на возвышенности над рекой. Рейчэл надела розовое батистовое платье поверх нескольких тоже розовых нижних юбок, прихваченное широкой бархатной лентой на талии, такая же лента украшала ее широкополую шляпку. Рассматривая себя в зеркале на туалетном столике, она решила, что начинает вновь выглядеть хорошо. Бедный Эндрю, всю свою жизнь он будет вынужден носить на лице шрам от сабли офицера; как хорошо, что внутренние шрамы невидимы, когда смотришься в зеркало, а если они невидимы, их можно забыть, и, быть может, они совсем исчезнут.

Они добрались до небольшой бревенчатой хижины, которую построил Эндрю, и увидели сделанную им разметку беговой дорожки. Они стояли перед дверью маленького дома, глядя на медленное течение широкой реки и на обширные сосновые и дубовые леса, уходившие к горизонту и сливавшиеся с пастельным небом. Это было прекрасное место, слишком красивое и по этой причине вызывавшее в ней ностальгию.

— Ты, вероятно, скоро поедешь обратно, Эндрю?

— Да. 12 апреля в Нашвилле открывается весенняя сессия суда.

— Сколько времени потребуется тебе, чтобы доехать до Тропы Чикасо?

— Полтора года назад потребовалось около двадцати дней. Группа лодочников поплывет обратно в середине недели. Я отправлюсь с ними. Я прихвачу партию импортного шелка и сатина, кое-какие испанские специи, сигары.

Его голос затих, он стоял, глядя некоторое время на реку. Ветра не было, и солнце бликами играло на воде, вдали звучали призывные крики диких птиц. Когда он повернулся к ней, его глаза открыто выражали любовь к ней. Он развязал ленты шляпки, снял ее и погладил волосы своей рукой.

— Рейчэл, я вовсе не должен возвращаться. Мы можем оба остаться здесь.

— Но как, Эндрю?

— Я расспрашивал в Натчезе, ты можешь получить развод здесь, у испанских властей. Он будет легальным.

— Не совсем легальным; это будет всего лишь обходом закона, как это называет Джон. Ты присягнул правительству Соединенных Штатов, когда власти назначили тебя прокурором территории; я не могу позволить тебе нарушить свое слово. И у тебя самая большая юридическая практика, даже Джон так говорит.

— Возможно, я не смогу быть адвокатом. Я не смогу занимать официальный пост, и я должен буду стать испанским подданным, но я смогу и здесь успешно работать. — В его голосе прозвучало легкое раздражение. — Оглянись кругом. Разве это не доказательство — вся плантация Байю-Пьер отграничена? — Он торопился, не желая дать ей времени для ответа: — Главный дом должен быть поставлен на краю возвышенности; отсюда поперек я поставлю конюшни. Земля хороша для хлопка, табака, индиго. Здесь можно делать деньги, огромные деньги. В один из дней наша плантация станет столь же процветающей, как спрингфилдская.

Она скользнула в его объятия, прижалась к нему.

— Да, ты можешь все это сделать. Ты можешь сделать это где угодно — в Нашвилле, Натчезе, даже на Луне. Но, дорогой, как ты можешь быть счастливым, став подданным Испании? У тебя не будет здесь ни голоса, ни права голосовать. Ты независимый человек…

— Это ненадолго, эта страна станет американской. Я не прочь помочь парням Грина ввести ее в Союз. Я могу вернуться в Нашвилл, закончить свои дела, продать земли, а все движимое имущество привезти на лодке.

— Нет, Эндрю, я не могу взять на себя такую ответственность. Если ты почувствуешь себя здесь несчастным или если что-то у нас не получится… ты можешь проснуться одним утром и обнаружить, что зря растратил свою жизнь в Луизиане. О, ты никогда не упрекнешь меня, ты постараешься скрыть свои чувства даже от самого себя, но я не могу возложить такое бремя на наше супружество. Наша любовь правдива и хороша, наш брак должен быть правдив и хорош с самого начала.

Его глаза, обычно такие ясные и проницательные, стали смущенными и обиженными.

— Но что нам делать? — выкрикнул он, словно силой своего голоса мог разнести окружившую их стену. — Мы в ловушке. Мы беспомощны. В руках Робардса все оружие.

— Нет, Эндрю, это неверно. У него пустые руки. У нас единственное оружие, имеющее цену, — любовь.

— Рейчэл, милая. Я не ветреный человек. Я никогда ранее не любил и вновь не полюблю. Лишь тебя. Всегда тебя.

— Спасибо, дорогой.

Он обнял ее и поцеловал в губы.

— Нам нужно верить в чудо, — прошептал он.

Она взяла его лицо в свои руки и поцеловала его в щеки.

— Я верю в чудо, Эндрю. Тот факт, что мы нашли друг друга, что стоим здесь вместе, что ты обнимаешь меня, что я могу поцеловать тебя, — все это и есть доказательство, что чудо может совершиться.

После шести недель пребывания у полковника и четы Грин ее пригласили посетить поместье Вилла-Гайозо, окруженное огромными дубами, обросшими серым мхом. Миссис Абнер Грин была тридцатилетней женщиной, вежливой, но требовательной хозяйкой. Ее доброта вскоре дала Рейчэл понять, что она должна жить здесь не как гостья, а скорее как член семьи, со своими дневными обязанностями, участвовать в прядении, вышивании, обучении прислуги изготовлению цветных свечей и душистого мыла, рецепт которого ей дала ее мать.

От Эндрю не было известий, не было известий и от семейства Донельсон. Движение на юг по Тропе Натчез было практически неизвестно, а с наступлением лета плавание по Миссисипи прекратилось. Проходили недели, и она чувствовала, что к ней в полной мере возвратились сила, чувство благополучия и радость жизни. Журчание фонтана, замкнутый дворик, затененный диким виноградом, чириканье крохотных птиц, терпкий запах магнолий, яркие краски окружающей природы — ей нужны были именно они, доставляли огромное удовольствие. И по мере того как медленно, лениво текли жаркие летние дни, ее глаза становились блестящими, искрящимися, а походка энергичной.

— Дорогая моя, ты прекрасна, — заметила миссис Грин, когда они сидели в широкой галерее под крышей. Рейчэл тихонько напевала, играя на клавикордах.

Выстраданное ею по вине Льюиса Робардса и ее разочарование, вызванное неприятностями прошедших лет, были устранены месяцами мирной жизни, покоя, который так сильно овладел ею, что, казалось, она могла бы провести здесь остаток своей жизни.

Спустя два месяца она сидела у окна своей спальни с кружкой молока, принесенной от ручья, в котором все лето держались в прохладе молочные продукты, и любовалась рыжеватым закатом солнца. Она услышала стук копыт, долетавший с главной дороги. Всадники приезжали и уезжали целый день, и она выслушала за последний час шум копыт, вероятно, полудюжины конников. Но был лишь один всадник, который ездил, изменяя ритм лошади под свою стать, и независимо от скорости и темпа двигался так, как двигался Эндрю Джэксон в пространстве — головой вперед, напоминая циклон, у которого всегда точное направление.

Она подобрала юбки белого накрахмаленного хлопчатобумажного платья и побежала вниз по винтовой лестнице. В дверях стоял Эндрю, разгоряченный, взлохмаченный, в помятой замшевой куртке, в сапогах, побелевших от пыли, и с трехнедельной бородкой. Подходя к нему, чтобы поприветствовать, она увидела, что случилось нечто решительное, такое, что может изменить их жизнь. Она провела его в сумрачную, отделанную дубом библиотеку, узкие окна которой выходили в источающий аромат тропический сад, решив для себя не думать, не чувствовать или даже не бояться до тех пор, пока он не сообщит ей цель своего визита. Он закрыл дверь за собой.