Он даже не мог дать себе отчет, что больше всего потрясло его. Бредущие вдоль дорог вереницы людей с коромыслами, на которых в такт шагам покачивались тяжелые корзины с поклажей, или длиннющие очереди за полугнилой капустой и подобными же продуктами, продающимися без карточек и талонов. «Тягачи» мощностью в несколько десятков человеческих сил, медленно волочащие платформы с громоздкими грузами, например паровыми котлами, или нищие около ресторанов и харчевен, готовые наброситься на любые объедки.

В Аньхое по настоянию мистера Лонсбери они вне программы заехали на завод сельскохозяйственных машин. Попуганный директор нехотя повел их в один из цехов. Хотя до полудня было еще далеко, в проходах между старыми, поржавевшими станками толпились кучки хмурых, бездельничающих рабочих. При появлении иностранца в сопровождении заводского начальства некоторые стали расходиться, другие демонстративно отворачивались, болтая как ни в чем не бывало. Директор стал путано объяснять американцу, что простой — «Поверьте, совсем, совсем маленький!» — вызван задержкой с подвозом некоторых — «О, поверьте, совсем, совсем мелочь!» — материалов... Однако гость бесцеремонно махнул Вану рукой, давая понять, чтобы тот не утруждал себя дальнейшим переводом, и указал на рабочих, игравших в карты.

— Кажется, картишки тоже древнее китайское изобретение наряду с порохом, ракетами, бумагой, компасом, фарфором, не так ли? — ухмыльнулся он.

После посещения этого завода Ван Хаою уже не удивлялся, когда видел, как на иссушенных солнцем, потрескавшихся полях изможденные крестьяне мотыгами и лопатами, подобно предкам две тысячи лет назад, копают арыки. А рядом тянулись вырытые, может быть, всего лишь год назад и уже обрушившиеся после паводка. Ему стало понятно, почему 20 процентов крестьянских хозяйств, как писали сингапурские газеты, не могут прокормить даже самих себя и хронически голодают...

После Синьяна ночью их поезд дважды останавливался на перегоне.

Впереди слышались крики, выстрелы, потом все стихло. Несмотря на настойчивые расспросы американца, оба сопровождавшие их ганьбу, кадровых работника, упорно отмалчивались. Ван сам на остановке отправился к главному кондуктору. Тот, лишь бы отвязаться от настырного хуацяо (1 Хуацяо — китаец, проживающий за границей.), сердито буркнул сквозь зубы: «Товарняк впереди ограбили». — «Как это ограбили?» — изумился Ван. «Как? Напали, охрану перебили и ограбили. Видно, узнали, что среди грузов есть то, что им нужно...» — «А кому это — им?» — «Бандитам. Их тут теперь много. Целыми шайками орудуют, никого не боятся, даром, что сплошь молодежь. Да и куда им деваться, если они все беглые...»

Откуда и почему они бежали, кондуктор объяснить не захотел. Когда Ван пересказал патрону все это, американец расхохотался до слез:

— Смотри-ка, и тут есть гангстеры. И с размахом работают.

Из Ланьчжоу в поездку по Тибету сопровождающие предложили отправиться на машине — «для удобства передвижения», как объяснили они. Но не проехали и ста километров, как машину остановили солдаты НОАК. Впереди, метрах в двухстах по шоссе, были видны пролеты большого моста, рухнувшего в воду.

— Ну, — недовольно пробурчал Лонсбери, — тут тоже кого-нибудь ограбили? Только уж больно масштабно, черт побери...

Ван прислушался к негромкому разговору ганьбу и командира оцепления. Потом подошел вплотную к американцу.

— Извините, мистер Лонсбери, но здесь лучше не шуметь. Они очень рассержены и пока не знают, что делать...

— Кто же это сотворил?

— Командир оцепления говорит, что это кхамба, тибетские партизаны. По этому шоссе в Тибет подвозят карательные части, оружие, боеприпасы. Мятежники, естественно, стремятся прервать сообщение. И еще командир сказал, что в районе Чемо, к западу от Лхасы, кхамба разгромили целый гарнизон и что там было убито больше ста пятидесяти солдат НОАК.

— Мятежники, говорите?! — взорвался вдруг мистер Лонсбери. — Чего после этого стоят заверения Пекина о «национальном порядке» в Поднебесной! Ошибается тот, кто думает, что мы будем вкладывать деньги в Китай ради одних громких слов о противодействии угрозе с Севера!

Плохое настроение мистера Лонсбери несколько улучшилось лишь тогда, когда они сели в поезд и Ван Хаою пересказал американцу информацию из полученного от сопровождающих ганьбу бюллетеня для кадровых работников о громком деле некоего Лю Дэцая. Он захватил одновременно посты первого секретаря парткома города Люйда, командующего гарнизоном и заместителя командующего военным округом. И, наплевав на плановые задания и установки сверху, начал править Люйдой по собственному усмотрению. За четыре года в городе был построен двадцать один клуб для ганьбу, семь домов для приема гостей, загородные виллы, роскошные резиденции для самого Лю Дэцая. Всего шестьдесят четыре объекта, которые не имели никакого отношения к официальному плану. Причем средства на это брались из ассигнований на промышленное строительство, а работали «перевоспитуемые» из трудовых лагерей.

— Видите, как силен дух свободного предпринимательства! — резюмировал бизнесмен. — Из умного человека его никакими цитатниками не вытравишь. Конечно, гениальные указания великого Мао и беспрекословное повиновение силе для Китая необходимы. Но только для масс. А таких, как этот Лю, надо не осуждать, а поощрять...

Ну а что еще в этом бюллетене?

— В провинции Ганьсу некий Фань, партийный руководитель на машиностроительном заводе, организовал собственное ополчение. И тех, кто пытался помешать его махинациям или просто критиковал, хватали и избивали, — пересказывал Ван, листая тоненькие страницы из рисовой бумаги. — В провинции Цинхай руководство корпорации сельскохозяйственных машин разбазаривало средства на свои нужды, составляло неверные отчеты и незаконными путями меняло с провинцией Ганьсу тракторы, дизели, электромоторы на зерно и стройматериалы.

— Фантазии маловато, но предпринимательская жилка чувствуется, — одобрил мистер Лонсбери.

И тут Ван Хаою не выдержал:

— Если вас все это так радует, мистер Лонсбери, то могу сообщить, что то же самое происходит и в Синьцзяне, и в Хунани, и в Аньхое, и в Цзилини... Всюду взятки, спекуляции, разбазаривание средств, избиения и даже пытки нежелательных, мешающих людей... — закончил он и отвернулся к темнеющему окну. «Все эти ганьбу — ядовитые грибы, выросшие на «гениальных идеях» «великого кормчего», — с горечью подумал он.

И вот наконец Цинхэ, северо-запад, конец поездки. Мистеру Лонсбери все уже порядком надоело, и он в категорической форме потребовал у сопровождающих ганьбу сократить программу здесь до минимума: посещение образцовой коммуны «Алеет Восток», отдых, а наутро отъезд в Шанхай.

Ван Хаою устал и от патрона, и от поездки. И теперь коротко пересказывал объяснения местных руководителей да переводил вопросы американца, рассеянно поглядывавшего по сторонам на привычные уже сельские картины. Только тут, в провинции, бедность, пожалуй, еще больше бросалась в глаза. Два тощих вола с трудом тащили по расстеленным снопам деревянный барабан-молотилку. Крестьяне, цепочкой, согнувшись под тяжестью мешков с зерном, бегом переносили их в длинный сарай. Вокруг него прохаживались солдаты-часовые. На вопрос Лонсбери, зачем они здесь, последовал туманный ответ: «Для охраны общественного порядка и ускорения темпов полевых работ». Ван приотстал от свиты американца, и крестьянин с горечью пробормотал: «Ишь, «зеленые драконы», тут как тут, явились, чтобы зерно до последнего забрать...» Переводить эту реплику мистеру Лонсбери Ван не стал.

Не обратил он внимания и на то, что за ними неотступно следует худой мужчина в пестревшем заплатами даньи — верхней куртке — и рваных кедах. Два или три раза он обгонял Вана, пока тот чуть не натолкнулся на него.

— Это ты, сяо (1 Сяо — обращение к младшему по возрасту.) Ван? — тихо спросил человек. — Не узнаешь?

— Нет, не припомню, — пожал плечами Ван Хаою.