Собравшиеся начали переговариваться, двигать стульями. Алан Хьютон поднял руку, призывая соблюдать тишину:

— Джосайя Бонт, тебе известно, что воровство всегда считалось позорным у шахтеров, которые трудятся вдали от дома и хотят, чтобы заработанное ими добро оставалось в целости и сохранности. Мы присуждаем тебя к старому, испытанному наказанию: тебя отведут сейчас к штольне Ануина и оставят там, пригвоздив руку к заявочному столбу. — Хьютон покачал головой. — Вот ты и доигрался, — сказал он грустно.

Когда отца повели к штольне, уже начало смеркаться. Позже мне рассказали, что отец умолял пощадить его и выл, как попавшийся в капкан зверь, когда острый нож вонзился в его ладонь.

По традиции, сразу же после этого все уходят, оставив провинившегося одного. Предполагается, что кто-то из родных придет и освободит его. Я была уверена, что это сделает Афра.

В ту ночь снег сменился сильным дождем. К утру маленькие речушки переполнились и вышли из берегов. Весь следующий день дождь лил как из ведра, невозможно было даже приоткрыть дверь — потоки воды затопили бы дом. Все сидели, не высовывая носа на улицу.

Думаю, что отец умер, до последней минуты ожидая, что Афра придет ему на помощь, иначе он наверняка попытался бы освободиться сам. Но Афра не пришла. Она не могла этого сделать: трое из четырех ее детей заболели в тот день чумой. Только младшая, трехлетняя Фейт, оставалась здоровой. Афра не захотела оставлять детей одних ради мужчины, который принес в дом заразу.

Ни тогда, ни на следующий день к ней никто не зашел, даже я. И за это я буду потом всю жизнь корить себя. Мы все ее бросили, и она впала в ярость, перешедшую в безумие. И это принесло много горя — и Афре, и всем нам.

К концу второго дня дождь утих, и к утру подул резкий, холодный ветер. О том, что мой отец мертв, я узнала лишь на третий день. В то утро на пороге моего дома появилась Афра со своей дочкой на руках. Ее руки и платье были все в земле.

— Скажи, что он здесь, Анна, — сказала она, и вначале я даже не поняла, о чем она говорит. Недоумение на моем лице было для нее ответом. — Значит, он все еще там, у столба. Черт тебя побери, Анна! Ты оставила его умирать.

Напуганная Фейт зашлась в плаче.

У меня все оборвалось внутри. Я надеялась, что отец освободился сам и спрятался где-то.

Из ее несвязных выкриков я не сразу поняла, что трое ее сыновей мертвы. Она вырыла в то утро одну большую могилу и положила их в ряд. Я представила себе, что она пережила, и подумала, что в таком состоянии ей не стоит идти к отцу. Я сказала, что попрошу Брэнда или еще кого-то из молодых людей сходить к штольне. Но она начала только сильнее кричать:

— Они все его ненавидят! Я не позволю никому из них приблизиться к нему! Я знаю, ты тоже его ненавидишь, не притворяйся. Я пойду сама и сделаю все, что нужно.

Возражать ей было бесполезно, и я решила пойти с ней, уговорив ее оставить Фейт с Мэри Хэдфилд.

Если бы я представляла, какой нас ждет ужас, я, наверное, осталась бы дома. Птицы и дикие животные за эти дни успели превратить его тело в бесформенный кусок мяса.

Пожалуй, самым трудным из всего, что мне довелось делать в жизни, было заставить себя приблизиться к нему. Ноги мои словно приросли к земле. Но Афра решительно подошла к столбу и схватилась за нож, на котором держалось то, что осталось от моего отца. Нож прочно застрял в дереве. И только когда она уперлась в столб ногой и потянула изо всех сил, ей удалось его вытащить. Она срезала с головы отца несколько прядей волос и положила их в карман. А потом отрезала кусок от его кожаной куртки, завернула в него нож и спрятала за поясом платья.

Мы не взяли с собой ни кирки, ни лопаты. Правда, земля у штольни была такой твердой, что мы все равно не смогли бы вырыть глубокую яму. Я боялась, что Афра захочет похоронить отца рядом с могилой мальчиков, и с ужасом думала о том, как мы понесем его останки. Но она сказала, что лучше захоронить его прямо там, у штольни Ануина, чтобы могила отца постоянно напоминала ему, какой ценой он добился справедливости. Я целый час собирала камни, чтобы соорудить вокруг тела что-то вроде склепа. Афра тем временем набрала палок, отхватила кусок от подола своей юбки и нарезала материю на мелкие кусочки, чтобы связать их. Я думала, что она собирается сделать из этих палок крест, но у нее получилась фигурка человечка. Она положила ее на камни. Я начала читать молитву. Но когда я произнесла «аминь» и перекрестилась, она осенила себя каким-то знаком, совсем не похожим на крест.

В тот день я оплакивала отца. Я была у Момпелльонов и зашла на кухню, чтобы приготовить для Элинор чай из вербены. Я стояла и ждала, когда закипит вода, и тут слезы затуманили мне глаза. А потом я разрыдалась. Мое лицо было мокрым, я вся содрогалась от рыданий, но все же пыталась сделать то, за чем пришла. Я сняла с полки чайник, но почему-то никак не могла вспомнить, что делать дальше. Я так и стояла, когда вошла Элинор. Она забрала чайник у меня из рук, усадила меня на скамью, обняла, погладила по голове. Когда мои рыдания немного утихли, она прошептала:

— Расскажи мне все.

И я рассказала ей все: и о своем ужасном детстве, и о том, какой одинокой и заброшенной я чувствовала себя тогда. После этой исповеди мне сразу стало как-то легче. Я почувствовала, что освободилась от тяжких воспоминаний об отце, освободилась от чувства вины за его смерть.

— Я всегда удивлялась, — сказала наконец Элинор, — зачем твой отец связал себя Воскресным обетом. Мне казалось, что такой человек, как он, должен был первым бежать отсюда.

— Я думаю, он считал, что никакая зараза ему не страшна, — ответила я. — Афра всегда была очень суеверной. Она наверняка убедила отца, что знает заклинания, которые спасут их от чумы.

— Если это так, то они не одиноки, — сказала Элинор, — в нашей деревне есть и другие, кто верит в эту чушь.

Она взяла свою сумочку и достала из нее кусок потрепанной, в пятнах, материи. Она показала мне этот лоскут, а потом бросила в камин и смотрела, как он горит. Буквы на нем были написаны вкривь и вкось, и я успела различить четыре бессмысленных слова: ААБ, ИЛЛА, ХИРС, ГИБЕЛЛА.

— Мне дала этот лоскут Маргарет Ливседж, у которой вчера умерла дочка. А получила она его от «ведьмы» — от привидения Анис Гауди. Анис сообщила ей, что это халдейское заклинание. Этим клочком материи якобы надо обвязать опухоль на шее ребенка, и, когда луна пойдет на убыль, опухоль исчезнет.

Я рассказала Элинор о том, как нашла в доме Кейт Толбот клочок бумаги со словом АБРАКАДАБРА.

— Надо обязательно рассказать об этом мистеру Момпелльону, — решила Элинор. — Он должен предупредить всех, чтобы они не поддавались на обман.

Пастора дома не было, он составлял завещание для шахтера Ричарда Соупса. Но вскоре мы услышали, как заржал в своем стойле Антерос. Элинор пошла встретить мужа, а я в это время подогрела бульон и пирог. Когда я внесла еду в библиотеку, они беседовали. Элинор повернулась ко мне и сказала:

— Мистер Момпелльон тоже видел такие заклинания. Кажется, это безумие распространяется как болезнь.

— Это точно, — ответил он. — Но сейчас я вернулся домой, чтобы забрать кого-то из вас к Моубреям. Их грудному сынишке понадобятся ваши снадобья.

— Но у него не чума?

— Нет-нет, по крайней мере пока. Я застал его глупых родителей в поле. Они раздели младенца догола и ходили с бедняжкой по зарослям ежевики. К тому времени, как я подошел к ним, его нежное тельце было уже все в царапинах. А эти глупцы сказали мне, что они таким образом предохранят его от заразы. — Он вздохнул. — Привидение Анис Гауди посоветовало им это сделать. Я завернул малыша в свой плащ, велел им идти домой и пообещал, что им принесут мазь от царапин.

Я сразу вызвалась пойти и быстро приготовила мазь. Листья ежевики обладают свойством заживлять царапины от ее же шипов, так что я смешала их с лапчаткой гусиной, окопником и мятой и добавила туда миндальное масло. Мазь получилась ароматная, ее запах остался на моих пальцах. Но нежный аромат сразу же перебила вонь, доносившаяся из дома Моубреев.