Через четверть часа вернулся отец.

— Что? — бросилась к нему мать.

— Ах, этот старый Леман! Чуть не убил человека… дубинкой! Дрогнула, видно, рука у него. Помиловал аллах!..

— Старый Леман? Не может быть.

Отец только развел руками.

— Ну и что с ним теперь?

— Избили.

— Но раз он решился на преступление, почему — дубинка? Ведь при нем всегда был голок!

— Говорит, что голок — его кормилец…

— Как ты сказал, папа? — спросил я, сразу вспомнив то, что слышал когда-то в доме Леманов.

Но мой вопрос остался без ответа.

— Просто нельзя поверить!.. Такой славный старик — и на тебе! — воскликнула мать.

— Все бывает в жизни… — вздохнул отец.

Ужин прошел в полном молчании. Ни отец, ни мать не обмолвились больше ни словом, но чувствовалось, что они продолжают думать о случившемся. И мои мысли были заняты дедушкой Леманом…

Наутро жители нашего города только и говорили о ночном происшествии. А дедушка Леман как в воду канул. Вскоре до нас дошли слухи, что его приговорили к семи месяцам принудительных работ.

Отец как-то сказал матери:

— А старый Леман действительно не такой уж плохой старик… Его просто заставили. И. обещали десять рупий.

Мне сразу же припомнился случайно подслушанный разговор между дедушкой Леманом и незнакомцем в са-рунге. Когда я, задыхаясь от волнения, рассказал обо всем отцу и матери, они, вероятно не поверив, строго-настрого наказали мне молчать.

И мне не оставалось ничего другого, как хранить свою тайну глубоко в сердце. Как это было трудно и мучительно! Хотелось поведать ее кому-нибудь, кто бы понял меня и помог моему старому другу.

Вскоре произошло еще одно событие.

Смеркалось. Я с мальчишками играл в мяч на середине дороги. Вдруг ко мне приблизилась, опираясь на палку, закутанная во все черное женщина. Я увидел изнуренное болезнью лицо.

— Ты не узнал меня?.. — Ее губы разомкнулись в едва заметной улыбке.

«Золотые зубы! Сиях!..» Я испуганно вскрикнул и побежал к дому, оглядываясь назад. Сиях смотрела мне вслед.

Заниматься в тот день я уже не мог.

— Ума не приложу, что делается с мальчишкой!.. — рассердилась, помню, мать. Но тут же пожалела меня и ласково спросила: — Ну, что с тобой, глупенький?..

— Я боюсь, мама.

— Чего?

— Я видел Сиях с палкой… Она теперь старая-старая! Подошла ко мне и говорит: «Ты не узнал меня?..»

— Я с тобой… не бойся! — И мать погладила меня по голове…

— А почему Сидин теперь никогда не приходит к бабушке Леман? — спросил я как-то мать.

— Сидин — человек трудолюбивый. Что ему делать у лентяев?.. Вот будешь лениться — и от тебя отвернутся хорошие люди…

А дни шли… В обеденное время теперь часто можно было увидеть на чужих дворах бабушку Леман. Она просила подаяние.

Через некоторое время вернулся старый Леман. Первые дни он совсем не выходил из дому. Потом стал изредка появляться на сламетанах[46], но оставался недолго и уходил первым, ни с кем не прощаясь. Раз в неделю дедушка Леман отправлялся на базар с корзинами из тростника. Бабушка Леман уже не собирала милостыню.

Прошло еще несколько недель… Теперь дедушка Леман работал на улице, возле своего дома. Когда мимо проходил я, он почему-то опускал голову. И я видел, что волосы у него совсем седые.

Перевод с индонезийского Р. Семауна

Инем

Ине?м! Так звали подругу моего детства, соседскую девочку. Ей тогда уже исполнилось восемь лет. Инем была старше меня на два года.

При встрече с Инем люди радостно улыбались. У нее было такое свежее, миловидное детское личико! И во многих семьях, где подрастали женихи, подумывали: «А ведь неплохо бы ввести в дом такую невестку, как Инем…»

Женщины нашего городка в свободные от работы на рисовом поле дни, а их было не много, занимались разрисовкой уденгов[47] и сарунгов. Мори[48] и воск они получали у лавочника Ичжо. Мать Инем разрисовывала уденги. За каждые два уденга ей платили полтора цента. В день она успевала изготовить восемь — одиннадцать уденгов.

Об отце Инем ходила дурная слава. Мать рассказывала мне, что когда-то он грабил людей на лесных дорогах. Все знали, что он продолжает заниматься темными делами. Но прямых улик не было, и никто не смел донести на него. К тому же некоторые его родственники служили в полиции, а один из них даже пребывал в звании агента первого класса. Да и сам отец Инем еще недавно был полицейским; его уволили за взятки.

Разбойник и полицейский в одном лице! Этого я никак не мог понять. И мать объяснила мне, что этого человека взяли на службу в полицию, чтобы с его помощью выловить бандитов.

Отец Инем был страстным любителем петушиных боев. И нередко оказывался в проигрыше; тогда его петух переходил в другие руки и, кроме того, приходилось еще платить от трех таленов до ринггита[49], в зависимости от ставки. А когда петушиные бои не устраивались, отец Инем садился играть в карты, что было не лучше… Довольно часто он где-то пропадал по неделе, а то и по целому месяцу. Но возвращался всегда с деньгами.

Мои родители уже давно взяли Инем на свое попечение; она помогала матери по хозяйству и играла со мной и младшим братом.

Однажды, когда я был на кухне, Инем, ставя на огонь котелок с водой, сказала мне:

— Красавчик Мук, а я невеста!..

— Невеста?.. — удивился я.

— Да!.. Скоро моя свадьба.

— Хорошо быть невестой?..

— Еще бы! Мне купят красивую кабайю и кайн[50]. А свадебный наряд! Меня украсят цветами… Глаза подведут сурьмой… И какую прическу сделают! Я так рада! Так рада!

Инем говорила правду.

— Госпожа, — сказала как-то ее мать, придя к моей, — подходит время свадеб… А моей дочери давно пора замуж.

— Что?.. Замуж?..

— Да, госпожа. Ведь ей уже восемь лет!

Моя мать рассмеялась:

— Восемь лет! Да ведь она еще совсем ребенок!

— Мы не прияи, госпожа. Это дочери прияи могут долго не выходить замуж. Нам так нельзя. Свадьбу надо было справить еще в прошлом году. Дочь Асих уже замужем, а ведь Инем на два года старше ее. Хвала аллаху, что наконец нашелся человек, который берет ее в жены. А пристроим Инем — и нам жить станет легче. Отец жениха — богатый человек, и сам Маркабон уже начал скотом торговать. Единственный наследник!..

Взрослые жевали бетель[51], время от времени сплевывая красную слюну в медный пайдон[52].

— Мбок[53], — снова начала моя мать, — но ведь ей еще только восемь лет!..

Гостья вскинула брови:

— И я и моя мать тоже вышли замуж восьми лет…

— Ранний брак — нехорошее дело! Дети перестают расти, болеют…

— Вам лучше знать, госпожа. Только в нашей семье, хвала аллаху, нет хворых и все живут по многу лет. Моей матери уже скоро шестьдесят, и ничего. А посмотрите на нашу бабушку; как она работает на огороде! А ведь ей за семьдесят!

Но моя мать продолжала стоять на своем:

— Тем более что жених тоже еще мальчик…

— Маркабону уже семнадцать лет, госпожа.

— Семнадцать лет? Отец Мука женился в тридцать!..

Мать Инем промолчала, эти слова ее явно ни в чем не убедили.

— Ну, если уж дело у вас решено, — сказала моя мать, по-видимому, исчерпав все доводы, — то мне остается только пожелать ей счастья…

— Бедная, бедная девочка!.. — задумчиво продолжала она, когда мы остались одни, — но ведь они так нуждаются! Так бедны!.. Это их последняя надежда…