— Криминалистика! — приложив палец к губам, разъяснил Лев Минеевич. — Дедуктивный метод. Я это предвидел.

И милое, забытое детство открылось ему вдруг в пыльном солнечном луче. Он не помнил, а может быть, и вовсе никогда не знал, что представляет собой дедуктивный метод. Но разве это что-нибудь меняло? Слово утратило конкретный смысл, но отнюдь не умерло, напротив, оно расширилось и стало своего рода паролем. Он произнес его невзначай, а где-то, в уже несуществующем прошлом, кто-то откликнулся: Шерлок Холмс, Ник Картер, Этель Кинг, кольт, мокасины, бизоны, пещеры; словно пылинки в косом столбе света, танцевали и вспыхивали в памяти имена и названия, и были они столь же хаотичны, как пылинки. Но на душе стало грустно и хорошо.

Солнечный луч высветил на пыльном полу яркое мастичное пятно. Оно показалось Льву Минеевичу таким теплым и милым, что захотелось погладить рукой. Он и в самом деле нагнулся и потрогал нагретый солнцем паркет.

— Что это вы делаете, Лев Минеевич? — спросил, возвратившись, Люсин.

— Я? — испуганно обернулся застигнутый врасплох старик. — Я, видите ли, осматриваю место… Может, злоумышленник что-нибудь случайно обронил. Или следы какие оставил.

— Ах, вон оно что… Ну-ну… Простите, можно вас на минутку? — Он наклонился к сиделке и поманил ее в коридор.

Тщательно прикрыв за собой дверь, чтоб ненароком не услышала больная, он тихо спросил:

— Ну как вы ее находите?

— Плоха она! — решительно заявила сиделка. — Нипочем не выживет.

— Почему вы так думаете?

— Полный паралич. Не пьет, не ест. В больницу ее надо, на искусственное питание. Только переезда она не перенесет.

— Значит, полагаете, спрашивать ее о чем-нибудь бесполезно?

— Мертвое дело. Ничего не соображает. Ее бы в хорошую больницу пристроить, может, и выходят… А так помрет ни за грош одинокая старуха…

— Так, значит… Ну что ж, в больницу, думаю, мы ее устроим. Ладно. Спасибо вам.

— За что спасибо? Мне-то что? — Она махнула рукой и ушла в комнату.

Люсин немного походил в одиночестве по коридору, посасывая занзибарский мундштучок и прислушиваясь к тихому жужжанию счетчика. «Грабитель — будем пока именовать так, хотя не исключено, что сундуком он мог завладеть и путем шантажа, — тащил добычу до самой подворотни. Там он, очевидно, погрузил сундук на машину. Далее следы, естественно, теряются. И напрасно Лев Минеевич все уши прожужжал про умную собаку-ищейку. Дальше подворотни она не поведет…»

Возвратившись в комнату, он решительно пододвинул стул к изголовью Веры Фабиановны, но сел весьма робко, на самый кончик.

— Вы видите меня? — спросил он, поймав ее напряженный и неподвижный взгляд. — Вы видите меня, Вера Фабиановна? — чуть громче повторил он.

Но ничто не шевельнулось в ее лице. По-прежнему она смотрела прямо в его глаза, но вроде не видела, а как бы проницала насквозь, будто был он для нее прозрачным духом.

— Вы можете закрыть глаза?

Старуха тут же сомкнула веки, но минуту спустя вновь уставилась на него трудным, проницающим взором.

Контакт все же оказался возможным, и Люсин облегченно вздохнул. Чтобы подбодрить для начала Веру Фабиановну, он решил внушить ей, что обязательно отыщет исчезнувшее сокровище.

— Я найду ваш ларец… — Он говорил медленно и настойчиво, как гипнотизер на сцене. — Я обязательно найду его! Вы понимаете?

Старуха с готовностью моргнула. Дело явно шло на лад.

— Вера Фабиановна! — Незаметно входя в роль, Люсин даже прижал ладонь к сердцу. — Я стану называть вам буквы в порядке алфавита, и, как только дойду до нужной, вы мне просигнальте. Так вы поможете мне узнать имя похитителя. Хорошо?

Сморщенные, пронизанные извилистыми малиновыми жилками веки чуть заметно дрогнули. Лев Минеевич, который, понятно, знал старуху куда лучше, чем Люсин, от удивления даже подался вперед. Сомнений быть не могло: Вера Фабиановна явно кокетничала. Даже на смертном одре она хотела остаться женщиной, которая нравится, чьи «нет» или «да» — это чет и нечет судьбы. Не более и не менее!

Да и что изменилось за эти тридцать или там сорок лет? Разве этот молодой человек с приятным, хотя и простоватым лицом не ждет от нее ответа с тем же напряжением, что и те, другие, чьих лиц и имен она уже не помнит? Что же изменилось тогда? Что?

О, если бы Люсин знал Веру Фабиановну так же хорошо, как Лев Минеевич… он бы вскочил со стула и встал перед ней, как раньше говорилось, во фронт. Но нет, пожалуй, лучше бы он опустился на одно колено и склонил голову на грудь. А то и вовсе поклонился старухе в пояс…

Но он не знал ее и ничего не понял. Эти старческие сухие веки и беспощадные гусиные лапки у ее глаз ничего не значили для него, ни о чем ему не говорили. Дрогнув, опали и поднялись эти веки. Он увидел в том только согласие, не более. Да так оно, собственно, и было. Вера Фабиановна прекрасно поняла, чего он хочет, и была готова ему помочь. Вот и все. Остальное — только неосознанная дань привычке, инстинктивная, автоматическая, как застарелый условный рефлекс.

— А! — как на первом школьном уроке, произнес Люсин, широко раскрыв рот. Веки не шелохнулись.

— Бе-е! — Он подумал, что ему здорово пригодилась бы сейчас школьная касса с буквами. — Ве-е!..Ге-е!..Дэ-э!..

Вера Фабиановна моргнула.

— Значит, «дэ»? — с надеждой оживился Люсин. Она молча подтвердила.

Через три минуты он уже точно знал имя, и было оно: Д-И-А-В-О-Л.

— Вы хотите сказать, что ларец украл дьявол? — переспросил на всякий случай Люсин.

Старуха просигналила, что он понял ее совершенно правильно. Именно это она и хотела сказать.

— Так… — Он облизал пересохшие губы. — На сегодня хватит. Не буду вас больше утомлять. Отдохните хорошенько… Мы еще побеседуем.

И, стараясь не замечать пристального, требовательного взгляда старухи, которой необходимо было столько еще рассказать, он полез в свой портфель.

Великое благо грамотность! Особенно знание иностранных языков. Что бы делал без этого Люсин сейчас, в такую трудную для него минуту? Но внимательно следящий за международной прессой товарищ Люсин был на высоте. Достав из портфеля несколько заграничных газет, он аккуратно подсунул одну из них под Саскию, а другой накрыл его, как фараона в саркофаге, и быстро сварганил вполне приличный сверток.

— На предмет яда будут исследовать! — шепотом прокомментировал Лев Минеевич. Он весь так и лучился сопричастностью к высоким задачам и, само собой, пониманием величия этих задач.

Люсин взял портфель, сунул под мышку сверток и кивком вызвал Льва Минеевича из комнаты.

— Как вы думаете, она не тронулась рассудком? — Люсин покрутил рукой на уровне виска.

— Кто? Вера Фабиановна?! Ну что вы! Как можно! Она в здравом уме. Теперь я в этом не сомневаюсь.

— Тогда как это понимать?

— Насчет диавола, что ли?

— Именно.

— Вы же не дали ей договорить! То есть я понимаю, что так разговаривать очень трудно — по отдельным буквам, но все-таки надо иметь терпение. Притом у нее весьма своеобразный склад ума. Она гадалка как-никак, верит во всякие гороскопы и заговоры. И изъясняется она не всегда так, как другие. Для нее все эти суккубы, инкубы и прочая нечисть вроде близких, что ли… Уж не знаю, как вам сказать…

— А дьявол?

— Ну, не знаю… Это могло быть сказано фигурально…

— Хорошо. Я приду завтра с разрезной азбукой… Вы пока побудьте с ней, а я пришлю врача и сиделку.

«Утоплюсь. Вот пойду отсюда прямо к реке и прыгну с моста. Негоже, конечно, моряку тонуть в пресной воде… Только это и останавливает…»

Плотнее прижав локтем сверток с дохлой кошкой, Люсин пощупал свободной рукой глубокую, явно свежую борозду на лестничной стене. Наверняка она была оставлена углом проклятого сундука.

Драгоценные трофеи этого нескончаемого душного дня он отвез в лабораторию. Пока объяснял, что и как, пока спорил и выслушивал мнения специалистов, подкралась гроза. За окнами потемнело, где-то вдали беззвучно вспыхивали розовые зарницы. Но ветра не было. Это предвещало длительный ливень.