— Але, че ты, как ты? — склабясь, загудел Мага в трубку. — Почему нельзя? Нормально разговаривай, е!.. Давай да, подружек позови каких-нибудь и выскакивай… А че стало?.. Я про тебя все знаю, ты монашку не строй из себя… А че ты говоришь, я наезжаю — не наезжаю… Вот такая ты. Меня тоже не пригласила… А умняки не надо здесь кидать!..
Анвар зашел в дом. Юсуп, возвышаясь над столом, пел одну из народных песен, перебирая две нейлоновые струны пандура. Пение его сопровождалось ужимками и восклицаниями Керима «Ай!», «Уй!», «Мужчина!» и тому подобное. Раскрасневшаяся Гуля откинулась на диван, Дибир задумчиво смотрел на свой забинтованный палец. Зумруд беззвучно прищелкивала тонкими пальцами с осыпающейся мучной пыльцой, прикрыв глаза и поддаваясь течению напева.
Она видела себя маленькой, в старом доме своей прабабушки, древней старухи, одетой в свободное туникообразное платье, слегка заправленное по бокам в широкие штаны. Под ее ниспадающим вдоль спины каждодневным чохто прятался плоский обритый затылок, избавленный под старость от многолетней ноши кос. Каждый день она уходила в горы на свой бедный скалистый участок и возвращалась, сгибаясь под стогом сена, с перепачканными землей полевыми орудиями.
Когда в селе играли свадьбы, прабабушка сидела с другими старухами на одной из плоских крыш с Зумруд на руках, разглядывая танцоров и слушая шутки виночерпия. Черные наряды делали старух похожими на монашек, но в них не было ни капли смирения. Они нюхали или даже курили табак, читали друг другу импровизированные эпиграммы, а вечерами ходили по гостям, закидывая внуков на спину, как стога сена или кувшины с водой.
Зумруд на мгновение вспомнила соседский дом с большой верандой, покрытой ворсовым ковром. Там большая громкоголосая старуха покачивала самодельную деревянную люльку со связанным по рукам и ногам младенцем. Зумруд вспомнила, как щупала тогда детский матрасик с проделанной в положенном месте дырочкой. В нем хрустели пахучие травы, а в изголовье таился запрятанный нож…
Песня иссякла, и все захлопали.
— О чем это, Юсуп? — спросила Гуля, не знавшая аварского языка.
— О взятии Ахульго. О штурме главной твердыни имама Шамиля. Это я тебе примерно перевожу… Значит, много недель отражали мюриды атаки русских на неприступных скалах Ахульго, но врагов и вражеских пушек было слишком много…. И тогда горянки надевали черкески и сражались наравне с мужчинами, матери убивали своих детей и сами прыгали в пропасть, чтобы не достаться русским, дети с камнями кидались на врага, но крепость была взята, вот... Храбрый Шамиль все равно не попался в руки кяфирам, хоть и отдал в заложники любимого сына. Примерно так.
— Тогда иман[7] был у людей, не то что сейчас, — заметил Дибир.
— А мне так нравились наши старые певцы! — сказала Зумруд, убирая выбившиеся пряди за уши. — Сейчас, посмотрите, одна попса, мелодии все краденые.
— А мне Лилиана нравится, — возразила Гуля.
Зумруд махнула рукой:
— Ой, я в них не разбираюсь. Лилианы-Марианны… Раньше ведь настоящими голосами пели, слова тоже сами сочиняли. Теперь этого не понять.
— Ты вечно недовольная бываешь, Зумруд! — протянула Гуля, улыбаясь. — Как ты с ней живешь, Юсуп?
Юсуп засмеялся.
— Да, ее дома не запрешь.
— Запирать не надо, — сказал Дибир, — женщина сама должна понимать, что Аллах не дал ей такой обязанности — обеспечивать семью, значит, пускай занимается домашними делами.
— Ты, Дибир, проповедь своей жене читай, — полушутя-полусерьезно обозлилась Зумруд, — а мне и так наши проповедники надоели. Идешь по улице — листовки суют, сядешь в маршрутку — газеты суют.
— Какие газеты?
— Ваши, исламские, — оживился Керим. — Мне тоже надоели эти разносчики, честно говоря. Еще не отстают, главное. Сидим мы тут как-то в одном клубе, музыку нормальную слушаем. Вдруг является. Весь в белом, тюбетейка зеленая, пачка газет наперевес. Рустам ему нормально объяснил, что нам мешать не надо. Ушел вроде. Часу не прошло, снова возвращается. Наверное, забыл, что уже заходил.
— А ты бы взял у него газету и почитал! Тебе полезно было бы, — ответил Дибир.
Керим хихикнул.
— Мне полезно зарядку делать, давно, кстати, не делал, а время намаза мне знать не надо. Это для меня халам-балам какой-то. Бамбарбия, как говорится, киргуду.
— Ты все шутишь, а в Судный день шутить не захочется, — возразил на это Дибир. — Ты же ученым себя считаешь, а явные науки изучать недостаточно, надо сокровенную науку изучить.
Зумруд подошла к окну и распахнула его настежь. Огни в частных домах соседей почему-то не горели. Было странно тихо для этого часа. Потом где-то залаяли собаки. В комнате тем временем оживились. Зумруд оглянулась и увидела в дверях входящего Абдул-Малика в милицейской форме и с ним — неизвестного усатого человека лет сорока. За ними, в прихожей, маячил Мага.
— А-а-ассаламу алайкум! — обрадованно затянул Юсуп, вставая навстречу гостям. Начались обоюдные приветствия.
Керим поднял бокал.
— Ну что, как говорится, выпьем за Родину, выпьем за Сталина! Сахлъи[8].
Послышались восклицания «Сахлъи!» и звон бокалов.
— Ну как у вас там, на боевом фронте? — спросил Керим, глядя, как Абдул-Малик накладывает себе подогретые Зумруд чуду.
Абдул-Малик застыл на секунду, потом ответил тихо:
— Пусть Аллах покарает тех, чьи руки в крови.
— Валлах, пускай, — жалобно повторила за ним Гуля.
— Они думают, они святые, а мы, муртады[9], грязные. Ничего подобного. Кто, как шакал, исподтишка убивает? Только они так убивают. Мажид «девятку» останавливал, оттуда огонь открыли, убили его. Джамала из дома по имени вызвали и в упор расстреляли. Курбанову в машину бомбу подложили. Салаха Ахмедова собственный сын помог убить!.. А рядовых сколько? Я сейчас из Губдена, мы им там шайтан-базар сделали…
— Мне знакомый оттуда сегодня звонил, — вмешался Керим, — говорит, ничего вы им особенного не сделали. Только шуму много, как всегда. Пока дом штурмовали, целая толпа стояла, наблюдала, а в толпе — местные ваххабиты. Все сельчане знали, что вот стоят ваххабиты. Потом после операции они там на развалинах сидели, обсуждали, как и что.
— Ты че хочешь сказать? — угрожающе спросил Абдул-Малик.
— Я хочу сказать, что вы тоже знали, кто эти ребята, и сами же не взяли их. Потом еще чему-то удивляетесь.
— Приказа не было, мы без приказа никого не берем. Мы сами ничего не можем. Нужно бригады из Москвы дожидаться… — ответил Абдул-Малик.
— Кружишь… — сказал Мага, но его никто не расслышал.
— Дайте человеку поесть, — попросила Зумруд. — А я пока тоже хочу тост поднять. За то, что у нас с Гулей пока еще есть возможность вот так сидеть и тосты говорить.
Все смущенно заусмехались.
Сквозь звон бокалов как будто звякнуло что-то еще. Сонный Анвар поднял голову и увидел мелко-мелко дрожащую люстру. Через мгновение дрожь прекратилась. Керим тоже посмотрел на люстру и почему-то вспомнил большое махачкалинское землетрясение. Тогда, в детстве, происходящее казалась романтическим приключением. Ему нравилось ночевать в палатке, пережидая бедствие то в пересудах с Рашидом и Толиком, то в возбужденной беготне по городу в одних лишь просторных мальчишеских трусах.
Потом, в студенчестве, Толик увлекся камнями, и как-то осенью Керим повез его в горы, где над родным селом нависал большой известняково-доломитовый гребень. Толик отправлялся к гребню верхом на осле, с провожатым мальчиком, вызывая шутливые толки на годекане, где сельчане дни напролет грелись под старыми бурками. Когда Толик набрал в густом низкорослом лесу два мешка грибов и вывесил их сушиться у Керима на веранде, люди специально приходили посмотреть на эту странность. Сами они не собирали и не ели грибов, боясь отравиться.