— На поверхность всплывает щепа, все отбросы, — выждав, пока не закончил свою мысль генерал, заговорил в тон Шмелев — В пору паводка река несет этот мусор прочь… Что–то, конечно, уцепится, какая–то коряга будет вынесена на берег, а глядишь, ею окажется старая ветла. Даст еще побеги, зазеленеет, прикрыв листом свою старую, облезлую наготу. Но это обман. Коряга остается корягой.

— Да, — согласился Жуков. — Полководцу, как и всякому человеку, отпущена одна жизнь, ею он может распорядиться полностью или частично в силу часто не зависящих от него причин. Но жизнь нельзя прожить дважды или трижды… И полководец не может быть бессменным во всех войнах.

С командного пункта позвонили Жукову и передали, что его срочно вызывает Москва, а кто именно умолчали. Уже выйдя из блиндажа, Жуков пожалел, что не дал конкретных указаний полковнику Шмелеву. «А впрочем, какие нужны ему указания? Ученого учить только портить», — подумал он.

На командный пункт вернулся около 17 часов, и тут же опять последовал звонок из Кремля. Вызывал Верховный главнокомандующий.

Выслушав вкратце обстановку, Сталин сказал:

— Звонил Еременко и доложил, что части, обороняющие город, истощились и не в состоянии сдерживать наступление противника. Просил с утра 3–го и не позднее утра 4–го начать контрудар с севера. Вы за это отвечаете головой! — и повесил трубку.

На другой день, 3 сентября, на стол Жукова легли беспощадно жесткие, — будто тот, кто слал их сюда, знал и видел лучше, чем он, представитель Ставки, — строки телеграммы:

«Положение со Сталинградом ухудшается. Противник находится в трех верстах от Сталинграда. Сталинград могут взять сегодня или завтра, если северная группа войск не окажет немедленной помощи. Потребуйте от командующих войсками, стоящими к северу и северозападу от Сталинграда, немедленно ударить по противнику и прийти на помощь сталинградцам. Недопустимо никакое промедление. Промедление теперь равносильно преступлению. Всю авиацию бросьте на помощь Сталинграду. В самом Сталинграде авиации осталось очень мало.

Получение и принятые меры сообщите незамедлительно.

И. Сталин».

Эта телеграмма ошарашила Жукова. Неужели он, представитель Ставки, знает положение в Сталинграде хуже, чем сидящие далеко от фронта, в Москве? Все же справился, будто не веря самому себе, каково истинное положение в городе. Да, тяжело. Немцы на одном участке вышли к Волге. И хотя штурм сегодня прекратился, завтра может возобновиться. Но все не так уж безнадежно. Жуков вызвал к телефону командующих северным крылом, спросил одно–единственное: «Готовы ли начать завтра контрудар?» — «Нет, не готовы…»

Утром, находясь на наблюдательном пункте, Жуков и сам видел, что 3 сентября 1–я гвардейская армия уже перешла в наступление. Поднялись из окопов и траншей гвардейцы, бросились неустрашимо… Немцы усилили сопротивление: против атакующих обрушили и авиацию и артиллерию, откуда–то появились танки.

Неприкрытые с воздуха цепи наступающих редели…

«Тяжело… Что же делать?» — оставшись один, думал сейчас Жуков. Хотел успокоиться. Успокоение не приходило. Нервно ходил из угла в угол и твердил:

— А если ударить тремя армиями?.. Если приказать… — И сам себе возражал: — Но что это даст? Промедление преступно. А сорванный штурм вдвойне опаснее. Войска будут загублены. Войск не будет. И рухнет всякая надежда на спасение города. Нет, нельзя. Преступно.

Снял трубку, вызвал по прямому проводу Сталина, начал докладывать убежденно. Он, Жуков, может приказать сегодня же начать контрудар на северном крыле фронта. И войска пойдут на штурм, как не раз уже ходили, но, как и раньше, успеха ждать не придется. Артиллерия не сможет поддержать огнем пехоту, на позиции не подвезены снаряды и доставить их можно будет не раньше вечера 4 сентября. Кроме того, увязка взаимодействия стрелковых войск, артиллерии, танков и авиации может быть налажена к исходу 4–го, а без этого наступать бессмысленно.

Все рассчитал представитель Ставки по часам, по минутам. И, как опытный знаток природы боя, убежден: без увязки взаимодействия наступать пагубно. И ждал, что это поймет Сталин. Должен понять. Трубка молчала. Наконец, немного повременив, Сталин заговорил раздраженным тоном:

— Вы как думаете, противник будет ждать, пока вы раскачаетесь?.. Еременко доложил, что противник может взять Сталинград при первом же ударе, если вы немедля не ударите с севера.

— Я не разделяю точку зрения Еременко, — вырвалось у Жукова, — Я прошу разрешения начать наступление 66–й и 24–й армиями 5 сентября. Авиации прикажу бомбить противника всеми силами.

Сталин, смягчаясь, ответил:

— Ну, хорошо. Если противник начнет общее наступление на город, немедленно атакуйте его. Главная цель удара с севера — отвлечь часть сил немцев от Сталинграда и, если удастся, соединиться с Юго—Восточным фронтом и ликвидировать прорвавшуюся группу противника к Волге, как мы об этом с вами условились.

…Наступало 5 сентября. Накануне, вплоть до начала штурма, войска жили в лихорадке: готовились штабы, готовились солдаты. С рассвета войска 24–й, 1–й, 66–й армий Сталинградского фронта, перейдя в наступление, весь день волнами валили на высоты и холмы, которые яростно защищались.

Степь оглохла от рева и скрежета железа. Степь умывалась. Нервничали штабы. Нервничали командармы и представители Ставки. С минуты на минуту ждал Жуков, когда потребует его доклада Ставка. Поздним вечером, когда над степью догорало зарево сражения, у Жукова в блиндаже раздался звонок по «ВЧ».

— Как дела под Сталинградом? — запрашивал Сталин. Что он, представитель Ставки, мог ответить? Удач было мало. Больше неудач. На некоторых участках дивизии продвинулись, а в ряде случаев не стронулись и с места. Потери тяжелые. Немцы тоже истекают кровью. Их передний край смят. Это вынудило противника ввести в сражение крупные силы, подошедшие из района Гумрак.

— Это уже хорошо, — заметил Сталин, — Неприятель начинает таким образом раздергивать свои резервы и ударные группировки, а без них Сталинград ему будет взять трудно и вообще не возьмет…

Жуков далее сообщил, что на севере от Сталинграда очень мало артиллерии и танков, воздушное прикрытие наших войск ненадежное. Без усиления фронта танками, артиллерией и самолетами прорвать немецкую оборону едва ли удастся.

— Продолжайте атаки! — потребовал Верховный главнокомандующий. — Ваша главная задача оттянуть на себя от Сталинграда максимум войск противника.

Переговорив, Жуков повесил трубку и, облокотись, скрестил на лице пальцы, смотрел на них, как сквозь узкие прорези бойниц. Завтра атаки будут продолжены. Но они не принесут облегчения. Это — помощь городу временная… Что же делать? В чем спасение?..

Он встал, недвижимо и мрачно уставился глазами в одну точку. Подумал: «Вот тебе, дорогой мой Шмелев и полководцы… Не все ли равно, когда им умирать — вовремя или поздно… В ненастье умирать плохо. И нельзя. Нужно терпеть и бороться. Бороться и терпеть».

Ему стало тесно и угрюмо в блиндаже. Вышел наружу. Небо было высокое и звездное, только одна половина, обращенная в сторону города, нависла над землей темно–бурыми от сполохов дымами. Захотел ехать в войска. Сразу, без промедления.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

В середине сентября Жуков был вызван в Москву для личного доклада о дальнейших действиях.

Вечером двенадцатого сентября вместе с начальником генштаба Василевским он был принят Сталиным.

Жуков удивился, когда увидел Сталина, уж очень изменился он: похудел, зеленый полувоенный китель, который он носил, стал ему просторен, лицо было бледным, и эта бледность кожи еще сильнее оттенялась чернотою поредевших волос.

Медленно подойдя, Сталин поздоровался кивком головы и дал понять, что готов слушать. Генерал Василевский доложил о последних событиях в районе Новороссийска и на грозненском направлении, где противник силится еще наступать.

— Рвутся любой ценой к грозненской нефти. Без нее Гитлер не сможет долго вести войну, — заметил Сталин.