— Нефед, мы останемся сегодня живы? — Он надеялся этим вопросом побудить бойца к сильным переживаниям, напрячь энергию.

— А куда же денемся? — в свою очередь, спросил Нефед и неожиданно жалостно сознался: — У меня куча детишек. Грешно оставлять сирыми.

— Огонь жуткий… Как с ним совладать?

— С огнем борются огнем.

Костров замедлил шаги, оглянулся, дивясь его исполненному мудрости решению.

— Как же пойти против огня огнем? Где его добыть? Тол, что ли, будем рвать или последний бензин из машин сольем?..

— Еще чего удумали! — насмешливо возразил Нефед. — Огонь сами добудем. Дармовой.

Костров чуть не проговорился, уж не собирается ли он, как в древности, тереть камень о камень, но устыдился быть вновь осмеянным, лишь спросил: — Каким образом добудем?

— Обыкновенным. Ветер–то не шибкий, совсем утихает. Подпалим ковыль и встречным огнем, дымами заглушим, — пояснил Нефед и впервые, кажется, встревожился: — Товарищ командир, давайте бегом. А то прозеваем…

Они прибежали на правый фланг, когда уже работа здесь шла отчаянная. Солдаты успели накидать со дна траншей кучи мокрого песка вокруг позиций, засыпая им ковыль.

— Правильно, ребята! — одобрил капитан Костров и посмотрел на Нефеда: — Начнем?

— Давайте спички, а то у меня кремневка, муторно долгая на разжиг.

Он подошел к краю густого ковыля, потрогал гладкие и пушистые, как чесаный лен, метелки.

— Красив, а на корм не идет. Бывало, мучаешься–мучаешься, с огорода сдираешь осот да повилику. Все руки в ссадинах, а не напасешься травы. Корову ставил на подвесы… Дрянь трава. Да уж гори — не прогорай! — озлобясь, крикнул Нефед и поднес спичку к корню.

Занялся ковыль, сизое, еле видимое пламя, как от горящего спирта, поползло. Поползло все дальше, вперед, навстречу стеною идущему огню.

Ковыль был подожжен в разных местах. Дым ел глаза, душил, нечем стало дышать. Кто–то закашлялся до хрипоты, другой чертыхнулся, дескать, пропади она пропадью, эта затея…

— Ничего, протерпим. Свой огонь не опаснее, чем чужой, — сказал Костров. — Вон бога, то есть Нефеда, благодарите.

Со взгорка бежал Геннадий Нечаев, ставший в батальоне связистом. Запыхавшимся, еще слабым издалека голосом позвал:

— Товарищ капитан, вас первый номер требует!

Костров знал, что первый номер — это командир полка, и побежал опрометью.

— Что предпринимаете в борьбе с огнем? — спросил командир полка и, словно желая опередить всякие жалобы и запросы, продолжал: — У нас тут тоже жара африканская. Боды не ждите. В бочках не навозишь. И перепахивать нечем. Своими силами…

— А мы и так своими силами, — ответил Костров. — И почти управились.

— Как управились? Да вы что — в своем уме? Одумайтесь! Горите, понимаете — горите… Пожар на ваши позиции валом валит.

— Вижу, — ответил Костров. — Но мы совладаем, огонь уже гоним прочь… Что, не понимаете, каким манером? Да свой развели, встречный. Прямо от окопов… Ну, и сила силу ломает!

Командир полка, повременив, сорвавшимся от напряжения голосом добавил:

— Немцы скоро пустят танки. Ждите и…

Голос прервался.. Как ни домогался Костров звать первый номер, телефон молчал.

— На линии порыв… — виновато и сокрушенно сказал Нечаев, — Я, товарищ капитан, махну. Я мигом исправлю.

Он схватил катушку, приторочил ее на спину вместе со своим телефонным аппаратом и побежал на тыловые позиции.

Встреч идущие огни столкнулись невдалеке от траншеи, разбушевались, будто злясь и свирепея друг на друга. Стонущее пламя выхватывало космы огненного ковыля и кидало кверху. И дым и огонь теперь тоже поднимались к небу.

Укрощенный впереди огонь, однако, не хотел смириться, жадно искал новую сухую пищу, и люди Кострова не заметили, как пожар перекинулся на ближние тылы. Для позиций батальона этот огонь уже был не страшен. Капитан мог бы послать несколько бойцов тушить степь в тылах, но его тревожила возможная танковая атака.

На много верст вокруг занялась степь, темно–бурый, удушливый дым наползал в траншеи и окопы. Казалось, сам воздух источал огонь, и люди, не в силах превозмочь духоту и въедливую гарь, поминутно припадали на дно окопов, дышали сыростью земли.

«Черт знает что, и связи нет… Может, придется огонь артиллерии на себя вызывать», — подумал он, мрачнея.

Плотный, удушливый воздух задрожал от рева моторов. Похоже, танки выдвигались с укрытых позиций на взгорок, потому что ревели надрывно, с металлическим взвизгом.

«Сдюжат ли мои?» — Костров поглядел на покрытых серым пеплом товарищей, горечь и жалость к ним отдались в его сердце. Они наработались и смертельно устали. А теперь немцы решились доконать задыхающихся в дыму, в сожженной степи.

— Ну нет! — сказал Алексей Костров. — Не сгорели. И тут хрена два пропадем! — И отдал приказ по траншее: — Приготовиться!

Потом он как–то неловко осмотрелся вокруг, точно в забытьи ища под ногами провод. Но провода не было. А там, где размещались полковые тылы, степь еще пылала.

Из прогорклого дыма возник, кёк привидение, бегущий человек. Костров узнал его не сразу. Был этот человек в прожженной гимнастерке, почерневший. Подпаленные на голове волосы порыжели, глаза стали безбровыми.

— Нечаев, ты? — вскрикнул Костров, бросаясь ему навстречу.

Нечаев глядшг на капитана, не моргая безбровыми остановившимися глазами. Потом начал медленно оседать и вдруг рухнул ничком вниз. На спине у Нечаева лежал телефонный аппарат, и от него вилась, уходила в степь синяя, живая, как пульсирующая вена, жилка: видно, пришлось ему тянуть новый провод.

На полной скорости с воем напряженных моторов приближались танки с белыми крестами.

Капитан Костров рывком схватил одною рукою горячую трубку телефона, а другой до хруста в пальцах сжал тяжелую гранату.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Из подвала, сверху заваленного битым кирпичом рухнувшей стены, доносился усталый голос:

— Докладываю, противник с утра бомбит город. Горят улицы и кварталы. Да–да, улицы и кварталы…

Степан Бусыгин, спускаясь в подвал, замедлил шаги, вслушался, но голос прекратился. Тянуло из подземелья затхлым тёплом. Кто–то шмыгнул вниз мимо Бусыгина, едва не сбив с ног. Немного погодя опять рушились слова этого сидящего в подвале:

— Докладываю, обстановка усложнилась. Нефть еще идет по реке… Горит Волга… Временно нарушена переправа. У нас нечем отбиваться: не хватает патронов и снарядов. И людей в обрез. Что, не верите? Да, товарищ командующий, я сам не хочу верить, а приходится… Дада, будем держаться… Стоять до последнего…

Надрывный голос смолк.

Из расщелины заваленного кирпичом подвала показалась фигура человека. Все в нем было крупно и тучно: лысая голова была в неровностях, шишкастая, могучие плечи обвисли, казалось, от собственной тяжести, подбородок и лоб тоже крупные, и только глаза были маленькие, умные и вместе с тем, казалось, хитроватые. Он загородил своей огромной фигурой проход в подвал. «Ишь ряшку наел. Житуха, видать, этим адъютантам», — подумал Бусыгин и небрежно толкнул его, сказав:

— Укажи, как мне пройти к командующему.

— А я на шута, что ли, похож? — заулыбался вылезший из подвала и провел пухлой ладонью по голове, оставив на макушке рыжие бороздки от пальцев. — Докладывайте. Я и есть командующий, генерал Шумилов.

Бусыгин вздрогнул, вытянул руки по швам и кое–как невнятно доложил, что штурмовая группа переправилась через Волгу.

— Как переправилась? — командующий вздернул щетину жестких бровей.

— Своим ходом махнули, — ответил Бусыгин. — На лодке.

— Когда? И как вы сумели по горящей реке?

Бусыгин напрягся еще строже и сдержанным от удивления голосом доложил, что переправились сегодня утром.

— Река, товарищ командующий, и вправду горит. Но мы…

— Огнеупорные! — провозгласил командующий и сграбастал Бусыгина ручищами, начал трясти его. Потом обернулся, громко окликнул: — Адъютант, почему завтрак не несут? Поторопи, да чтоб на двоих… Проходи, проходи, голубок! — покашливая и грузно садясь за стол, говорил командующий. Он был в простой, побелевшей от давности гимнастерке.