— Не говори глупости, Адам! Группа армий должна держаться так же, как мы. Без приказа Гитлера она не может отступить ни на один шаг. Там, где стоит немецкий солдат, он не сдает завоеванных позиций. Ты должен знать, кому принадлежат эти слова.

— Знаю, это сказал фюрер, — кивнул Адам и покривил лицо, будто от зубной боли. — Но позвольте, господин генерал, заметить, вы живете устаревшими понятиями… Официально никто не хочет сдавать позиций — ни войска, ни вы, как командующий, ни сам фюрер… Но от нас сие не зависит, господин генерал. — Адам развел руками и обратил внимание на бухнувший в это время тяжелый снаряд, — Русские возвращают свои позиции, и у них несметные силы… Так что мы обманулись…

— Перестань болтать! — перебил Паулюс, не любивший, чтобы в любой форме пропаганда вмешивалась в военные вопросы. — И если что–либо известно тебе о перемещении группы армий, доложи коротко и ясно!

Адам понял, что здорово обидел своего командующего, упрекнув его в том, что он живет устаревшими понятиями, но подумал, внутренне озлясь, что иным путем не сломить его закостенелого упрямства, и с тою же язвительной и горькой усмешкой щекотал командующему нервы:

— Мне, господин генерал, известно, и вы только послушайте… Официально все остаются на прежних местах — и группа армий, и мы… даже в котле, а сидим… Но я узнал от доверенного лица, что группа армий уже отправляет в Таганрог все части штаба. Лишь для проформы штаб сидит в Новочеркасске, так сказать, на холостых моторах…

— Кто это доверенное лицо? — едва сдерживая гнев, спросил Паулюс. Болтовня адъютанта его начинала откровенно раздражать.

— Верьте, господин генерал, сведения взяты из первых рук, — в свою очередь, подливал Адам масла в огонь, — Во–первых, я разговаривал с полковником Хофеном, который с превеликой досадой получил назначение к нам начальником узла связи и должен скоро приземлиться в котле… Он имел личную аудиенцию у самого командующего группой армий… Во–вторых, за кружкой пива встречался со своим дружком по юнкерской школе, который ныне служит офицером для особых поручений у командующего… И они оба доложили мне, понятно, строго секретно…

— Что именно доложили? — уже снисходительным тоном спросил Паулюс.

Адам поглядел на командующего в недоумении: «Но я же доложил? Неужели не дошло до него? Вот педант, гореть будет, а не поймет — пожар ли!» — И, чувствуя, что придется все снова повторять и вдалбливать командующему, Адам вспотел. В горле у него совсем пересохло.

— Дайте же воды! — крикнул он кому–то в темный проход ущелья. Оттуда никто даже не отозвался.

Осипшим голосом Адам уверял, что и в группе армий, да и в самой ставке — голая жизнь… Немецкий фронт катится назад… Провал итальянцев и румын, провал на Кавказе и в Африке — всюду постигают неудачи, всюду одни провалы, — и разве ему, командующему 6–й армией, военному стратегу, об этом не известно? Конечно, известно. С резкостью, на какую способен был отчаявшийся человек, полковник Адам добавил:

— Теперь каждый думает о себе… На помощь «высокого господина» надежда плохая…

— Что ты говоришь, Адам? Опомнись! — простонал Паулюс и — в медленной раздумчивости: — Я знаю, на кого ты намекаешь, называя «высоким господином»… Гитлер обещает прислать помощь… И он не будет лгать, речь ведь идет о сотнях тысяч людей.

В Адаме все достигло крайнего напряжения и готово вырваться наружу — и обида на своего командующего, и злость, что вот старый и умный генерал, а не может разобраться в простых вещах, не может отрешиться от привычек и понятий, рухнувших сейчас, в котле, и вообще на всем фронте, а ведь не от кого другого, а от него, господина генерал–полковника, зависит, выйдет ли армия из окружения, или она погибнет…

Вошел, нет — вломился Зейдлиц, командир 51–го армейского корпуса. Бывало, прежде чем попасть на прием к командующему, Зейдлиц выстаивал в прихожей молчаливо, выжидающе, пока не позовут, а теперь ворвался и не провозгласил, как всегда: «Хайль!» — а лишь скорее по привычке взмахнул ребром ладони поверх головы и тотчас опустил руку и еще с порога объявил, что под свою личную ответственность принял решение на прорыв армии… Паулюс взбеленился, хотел было накричать на него и выпроводить. Не дав командующему выговорить ни слова, Зейдлиц заявил, что он, видите ли, уже согласовал свое решение с другими командирами, и они по его распоряжению сейчас соберутся здесь.

Ну и времена!..

Действительно, не прошло и минуты — какая удивительная военная точность! — как следом за ним протиснулись в бункер генерал Енике от 4–го корпуса, генерал Гейнц от 8–го армейского корпуса, генерал Штрекер от 11–го армейского корпуса и генерал Губе от 14–го танкового корпуса.

Они не церемонились и не ждали, как прежде, вперив глаза в командующего и раскрыв рты, когда Паулюс выскажется, потому что тогда каждое его слово, мимолетное замечание имело силу приказа. Заговорили вперебой. И пришлось Паулюсу, водворяя порядок, строго постучать костяшками сухих пальцев по столу. Тем временем Зейдлиц, как главный зачинщик, подморгнул им, д Искать, говорите меньше, все равно командующий сделает так, как мы захотели.

И командующий соглашался. «Предлагайте, высказывайтесь, давайте готовое решение, все будет исполнено. Мы в котле и. сами хозяева своего положения», — выражало его удручающе склоненное сухопарое лицо.

Когда все высказались, Паулюс встал, решительным голосом заметил:

— Господа генералы, все это верно… Но я имею радиограмму фюрера от 22 ноября, и в ней прямо говорится, что 6–я армия создает позиции «ежа» и ждет деблокады извне. Как быть? — он поднял на них вопрошающие и готовые охватить разом всех глаза.

Вперед выступил Зейдлиц, и трудно было уловить, чего больше в его голосе — издевки, насмешки или панического страха:

— Увы, господин генерал–полковник, примеры показывают, что это невозможно. В минувшую зимнюю кампанию точно так же лгали. Никакой деблокады не ждите. Если Манштейн сунется из Котельникова пробиться к нам, ему русские на горло наступят… Придется удирать… От нас зависит, спасем мы армию или все ляжем костьми, и тогда некому будет на наши могилы кресты поставить. — Он помедлил, жуя губами. — А что касается радиограммы, то сохраните ее. Когда в армии настанет повальная дизентерия, тогда нехватка бумаги будет острейшая!

Бункер загудел от невеселого смеха.

Прорыв был назначен на 25 ноября. Паулюс издал так называемый цветочный приказ. Каждый цветок означал достижение определенного рубежа. Прорыв намечено осуществить тремя группами. В первом этапе намечался отвод дивизий с севера на высоту Конная — высота 137 — Гумрак — Городище. Северный фронт должен быть резко ослаблен.

На второй день намечалось произвести отвод войск на линию Алексеевский — Дубинский — Питомник — Елыпанка.

На третий день сосредоточение войск в районе прорыва должно быть настолько сильным, чтобы прорыв можно было предпринять концентрическими ударами. Основные силы танковых соединений были с самого начала оставлены в районе Мариновка — Карповка, чтобы избежать излишнего расхода горючего.

Таким образом, для прорыва привлекалась внушительная сила: сто тридцать танков, за ними занимали исходные цозиции концентрированные группы бронеавтомобилей и танков 3–й и 29–й моторизованных дивизий. Семнадцать тысяч боевых войск находилось в готовности в первом эшелоне, сорок тысяч — во втором эшелоне.

В приказе по армии говорилось:

«Прорыв происходит с танковым охранением на север и на запад. Основные силы пехотных дивизий присоединяются к танковому клину, наступающему без артиллерийской подготовки».

Пароль гласил: «Свобода».

Зейдлиц подумал, что уже одного этого умно выбранного слова достаточно, чтобы опасность и неуверенность превратить в уверенность для достижения конечной цели.

Напряжение в бункере лопнуло, когда Зейдлиц, вскинув кулак и чуть не задев сидящего рядом командующего, воскликнул:

— Мы прорвемся! — и обратился к Паулюсу: — Пардон, я мог вас заши…