Изменить стиль страницы

— Во всяком случае, я собирался пересесть туда, когда ты придешь. Что случилось?

— Я только что сделал глупость. Ужасную.

— Ты сказал царю, что ты не сплетник?

— Нет, — ответил Костис. — То есть да, я сказал царю. Но я сделал не эту глупость.

— Ты уверен?

В другой раз Костис рассмеялся бы.

— Я сказал царю, что никогда не пал бы так низко, чтобы сплетничать о его личных делах.

— И что?

— В полдень меня вызвала царица и спросила, чем занимается царь, когда уединяется в своих покоях.

— Ах.

— Но я не мог ничего сказать царице.

— Судя по тому, что ты здесь и еще дышишь, что-то ты ей все же сказал?

— Она хотела знать, делает ли он что-то кроме того, чтобы все время глядеть в окно. А я сказал, что не знаю. Думаю, я не сказал ей ничего нового, я ведь не отказывался отвечать, просто я действительно ничего не знаю.

Он поднял руки, призывая Ариса согласиться, что его ответ не заставил его нарушить слово.

— И что дальше?

Арис не торопился выносить свой приговор. Он знал, что случилось что-то еще.

— Потом Суза задал мне тот же самый вопрос.

— Ах.

— Да перестань ты ахать!

— И ты ему сказал?

— Я думал, что это ничего не значит, но теперь мне кажется, что все не так просто. Для Сузы это было важно. А я этого не понял и проболтался.

— Но ты сказал то, что царица и так уже знала.

— Нет, — возразил Костис, — царица догадывалась. Ей просто нужно было подтверждение, правда ли это. — он потер лицо руками. — Я так устал от людей, которые знают больше меня и оказываются умнее меня. Я хочу вернуться на ферму. После этих умников я запросто смогу поладить с любым из родственничков.

— Ну, по крайней мере, Суза не проболтается, и никто не узнает на этот раз, — успокоил его Арис. — Ты что на меня так смотришь?

— Ну, я ведь должен рассказать ему, не так ли?

Аристогетон не согласился. Шагая по комнате взад и вперед, он пытался убедить своего друга не обременять себя дальнейшими сложностями. Какое значение, в конце концов, имело то, что царь любит глядеть в окно? Что интересного он мог там высмотреть?

Костис не знал и не догадывался.

— Но это важно, Арис. Ты должен понять. Раз это важно для царицы и Сузы, значит, это может быть использовано против него.

— Тогда скажи ему, что тебя расспрашивала царица. Если Суза бросит ему в лицо какую-нибудь гадость, царь подумает, что слухи пошли от царицы. И он ничего никогда не узнает.

Костис покачал головой.

— Если Суза собирается наброситься на него, царь должен знать.

— Почему? — требовательно спросил Арис. — Ты ведь не будешь переживать, если завтра он отравится каким-нибудь деликатесом?

— Не буду, пусть себе травится. Главное, чтобы это не имело ничего общего со мной.

Арис смотрел на него, подозрительно прищурившись.

— Кажется, тебе не все равно, если он отравится, — заметил он.

Костин со вздохом признал этот очевидный факт.

— Если бы он подавился костью и волей божию помер, я бы не переживал. Но я не могу… Наверное, я сейчас похож на старого ханжу Софокла, но я не могу стоять в стороне и смотреть, как его убивают. Я никогда не хотел иметь ничего общего с такими людьми, Арис. Я хотел быть солдатом.

— А еще ты мечтал стать когда-нибудь капитаном гвардии, — напомнил Арис.

— Уже что-то не хочется. Это было до того, как я попал в это осиное гнездо.

— И чего же ты хочешь теперь?

— Вернуть себе хоть каплю самоуважения. Вот вся моя цель. Я расскажу ему о Сузе, расскажу о Сеане и, может быть, с благословения богов, меня сошлют в какую-нибудь колонию не самого строгого режима где-нибудь во Фракии.

— Слышал я об этой Фракии. Только ее чаще называют Сракией, позволь напомнить.

* * *

Твердо решив поговорить с царем, Костис приготовился ждать подходящего случая. Он не посмел заговорить на утренней тренировке на следующий день. Вокруг было слишком много людей, и его могли услышать. Он собирался дождаться, когда царь отпустит своих придворных. Он уже даже начал волноваться, что царь выгонит его вместе с остальными слугами, когда пожелает снова запереться в одиночестве. Кроме того, при завоевании Эрондитеса-младшего царь, кажется, нашел новый способ восстановления душевного равновесия. Между уроками и аудиенциями он иногда выходил в сад. В дни, когда царь находил свободное время в своем расписании, сады пустели. Он мог приказать охранникам занять места в ключевых точках и прогуливаться между ними в одиночестве.

Каждый день Костис уговаривал себя заговорить с царем на утренней тренировке, но потом отступал в нерешительности. Как он сказал Арису, это было не место для личных бесед. Он мог попросить царя о разговоре наедине, но после своей последней попытки знал, что Евгенидис не захочет пойти ему навстречу. Наоборот, он может в один миг превратить всю сцену в фарс и привлечь внимание всех находящихся в зоне слышимости, заодно оповестив и Сеана. Костис ждал.

* * *

Орнон тоже ждал и беспокоился. Релиус пал. Управление архивов пребывало в смятении. Царь с трудом согласился поговорить с баронами. Он все дальше и дальше отдалялся от государственных дел. Он редко разговаривал с царицей в присутствии посторонних, хотя Орнону сообщали, что он все еще целует ее после завтрака.

* * *

— Ваше Величество.

Сеану пришлось обратиться к царю дважды, чтобы наконец привлечь его мысли к тому, что придворный держал в руках.

— Что?

— Мне очень жаль, Ваше Величество, но на синем поясе, кажется, обнаружились чернильные пятна.

— Ничего, — сказал царь. — Принеси мне…

Принести ему что? Подумал Костис. Если у царя сдадут нервы, и он скажет: «Принеси любой пояс», слуги выберут и принесут то, что совершенно не подойдет к его платью ни по стилю, ни по цвету. Если он попросит что-то конкретное, то ему в очередной раз скажут, что пояс испачкан или отдан в чистку. Это могло продолжаться все утро, но царь куда-то торопился. Слуги стояли вокруг, демонстрируя абсолютное внимание, а Сеан прямо-таки излучал самодовольство.

— Принесите мне все чистые пояса, — устало сказал царь. — Я выберу сам.

Это было решение. Царь казался утомленным и совсем не торжествующим. Слуги выругались про себя, прикидывая, сколько раз им придется носиться туда-сюда в гардероб и обратно, и приступили к делу. Вскоре кровать и все кресла были покрыты коллекцией царских поясов.

Наконец царь был одет и готов идти. Он со всей свитой двинулся по направлении к храму Гефестии. Сегодня не ожидалось ни утренней тренировки, ни завтрака с царицей. Это был первый случай, когда царь решил посетить новый храм, еще находящийся в стадии строительства. Когда Евгенидис в последний раз обращался к Великой Богине, она перебила все стекла во дворце. Костис считал, что буря в тот день могла оказаться случайным совпадением, но он был человеком осторожным и надеялся, что сегодняшний визит не вызовет таких последствий.

Они вышли из дворца через ворота возле конюшен и поднялись к Священному Пути пешком. Новый храм Гефестии возводили на останках старого Мегарона. Царь с царицей принесли свои брачные клятвы здесь у временного алтаря. С тех пор на укрепленном фундаменте были возведены стены нового наоса,[6] на период строительства перекрытые камышом. Остальная часть фундамента была освобождена от мусора, как и часть полов, кое-где сохранивших остатки мозаичных узоров. Выпавшие из древних стен камни были сложены кучами, чтобы позднее быть использованы для усиления фундамента под колоннами. Царь решительно продвигался мимо каменных столбов, направляясь к дверям наоса и стоящим там жрицам.

— Здесь вы должны остановиться, Ваше Величество.

— Мне нужен ответ Великой Богини, я пришел поговорить с ее Пифией.

— Она знает ваш вопрос и получила ответ.

— Я еще не передал его.

вернуться

6

Наос — главный зал античного храма.