К тому времени, когда Фицджеральд вернулся в лагерь, послеполуденные тени уже удлинились в увядающем свете позднего вечера. На плече он нёс самку оленя. Он разделал тушу животного, перерезав горло и выпотрошив его, а теперь бросил оленя рядом с костром. Оленуха упала деформированной грудой, столь отличной от её грации при жизни.

Фицджеральд посмотрел на свежие перевязки на ранах Гласса. Лицо его напряглось.
- Ты попусту тратишь на него время, - он сделал паузу. - Мне, собственно, плевать, но ты и моё время тратишь.

Бриджер промолчал, хоть кровь и прилила ему к лицу.

- Сколько тебе лет, парень?

- Двадцать.

- Ты лживый кусок лошадиного дерьма. У тебя голос еще писклявый. Бьюсь о заклад, ты кроме титек своей мамки ещё ни одной не видал.

Мальчик отвернулся, проклиная Фицджеральда за присущий ему нюх на слабости, как у гончей.

Фицджеральд получал от смущения Бриджера такое же удовольствие, как от пожирания сырого мяса. Он рассмеялся.
- Что!? Ты никогда не был с женщиной? Я ведь прав, да, парень? В чём дело, Бриджер, не нашлось двух баксов на шлюху пока мы не отчалили из Сент-Луиса?

Фицджеральд опустил свое мощное тело на землю, усевшись, чтобы как следует повеселиться.
- Может, тебе девчонки не нравятся? Ты содомит, парень? Может, мне стоить спать на спине, чтобы ты не пускал на меня слюни по ночам?
Бриджер по-прежнему молчал.

- А может, у тебя хрен отвалился?

Не раздумывая, Бриджер вскочил на ноги, схватил винтовку и, взведя курок, наставил длинный ствол на голову Фицджеральда.
- Сукин ты сын, Фицджеральд! Еще одно слово, и я снесу тебе башку ко всем чертям!

Пораженный Фицджеральд сидел, не сводя взгляда с тёмного дула винтовочного ствола. Некоторое время он сидел, не шелохнувшись, смотря на дуло. Затем его тёмные глаза медленно поднялись на Бриджера. К ухмылке шрама на лице присоединилась широкая улыбка.
- Браво, Бриджер. Пожалуй, ты все же не опускаешься на корточки, когда отливаешь.

Довольно фыркнув, он достал нож и принялся свежевать оленя. В тишине лагеря Бриджер услышал громкий звук своего учащенного дыхания и стук своего сердца. Он опустил оружие, положив приклад на землю, и затем и сам сел. Внезапно он почувствовал себя усталым и натянул одеяло на плечи.

- Эй, парень, - позвал спустя некоторое время Фицджеральд.

Бриджер оглянулся, но ничего не ответил.

Фицджеральд небрежно вытер нос тыльной стороной окровавленной ладони.
- Твоя новая винтовка не выстрелит без кремня.

Бриджер посмотрел на винтовку. В замке отсутствовал кремень. Кровь опять прилила ему к лицу, только на этот раз он ненавидел себя не меньше, чем Фицджеральда. Тот тихо засмеялся и продолжил проворно орудовать длинным ножом.

В действительности девятнадцать Бриджеру исполнилось в прошлом году, но из-за тщедушной внешности он выглядел моложе. Год его рождения, 1804, совпал с началом экспедиции Льюиса и Кларка, и именно волнение, вызванное их возвращением, заставило отца Джима в 1812-ом году податься из Виргинии на запад.

Семья Бриджеров поселилась на небольшой ферме в Сикс-Мил-Прейри, неподалёку от Сент-Луиса. Для восьмилетнего мальчика это было грандиозным приключением по ухабистым дорогам - добывать себе ужин и спать под открытым небом. На новой ферме Джим обнаружил сорокаакровую площадку для игр, состоявшую из полян, лесов и ручьёв. В свою первую неделю в новом доме Джим обнаружил небольшой родник. Он ясно помнил свое возбуждение, когда вёл отца к сочащемуся роднику, и гордость, когда построили над родником будку для хранения еды. Помимо многих других профессий, отец Джима иногда занимался топографической съёмкой. Джим часто сопровождал его, всё больше проникаясь страстью к путешествиям.

Детство Джима неожиданно закончилось в тринадцать лет, когда мать, отец и старший брат в течение месяца умерли от лихорадки. Мальчик внезапно оказался в ответе за себя и маленькую сестренку. Пожилая тетя переехала заботиться о сестре, но вся материальная тяжесть легла на плечи Джима. Он устроился на работу к хозяину парома.

На Миссисипи в детские годы Джима кипело оживленное движение. С юга продукты цивилизации направлялись вверх по течению в процветающий Сент-Луис, вниз по течению же текли первобытные ресурсы фронтира. Бриджер часто слышал рассказы о величественном Новом Орлеане и заморских портах. Он встречался с грубыми лодочниками, которые, не щадя сил и собрав волю в кулак, гнали свои суденышки вверх по течению. Он беседовал с погонщиками, перегонявшими товары из Лексингтона и Терре-Хота. Ему довелось лицезреть будущее реки в лице пыхтящих пароходов, плывущих против течения.

Но воображение Джима захватила не Миссисипи, а Миссури. Всего в шести милях от парома сливались две великие реки, дикие воды фронтира вливались в банальное течение повседневности. Это было сочетанием старого и нового, изведанного и неизвестного, цивилизации и глуши. Бриджер жил лишь теми редкими мгновениями, когда торговцы пушниной и трапперы пушных факторий привязывали свои стройные плоскодонки у паромной переправы, иногда даже оставались на ночь. Он восхищённо слушал их рассказы о свирепых индейцах, обилии дичи, вечнозеленых долинах и вздымающихся горах.

Фронтир для Бриджера стал неотъемлемой частью его мира, которую он чувствовал, но не мог выразить словами, магнетический силой, неумолимо влекущей его к тому, о чем он был наслышан, но ни разу не видел. Однажды на пароме Джима переправлялся священник на муле с провислой спиной. Он поинтересовался у Бриджера, знает ли тот, какую цель в жизни предназначил для него Господь. Не задумываясь, Бриджер ответил: отправиться в Скалистые горы. Священник пришёл в восторг, посоветовав мальчику заняться миссионерской работой с дикарями. Бриджер не собирался привносить Иисуса в сердца индейцев, но беседа запала ему в душу. Мальчик пришёл к выводу, что путешествие на запад - не просто тяга к новому месту. Он стал смотреть на это, как на часть своей души, отсутствующее звено, которое можно обрести лишь среди далеких гор и долин.

Несмотря на это воображаемое будущее, Джим ворочал неповоротливым паромом. С одного берега на другой, туда и сюда, движение без продвижения, никогда не превышавшее милю между двумя причалами. Это было прямой противоположностью той жизни, что он представлял. Жизни, полной скитаний и исследований неизведанных земель, жизни, в которой он никогда не будет ходить по кругу.

После года работы на пароме Бриджер предпринял отчаянную и непродуманную попытку продвинуться дальше на запад, поступив в Сент-Луисе в обучение к кузнецу. Кузнец хорошо с ним обращался и даже обеспечил скромным жалованьем, чтобы Бриджер мог отправлять его сестре с тетей. Но условия обучения были определены - пять лет.

Если новая работа не переносила его в глушь, то по-крайней мере в Сент-Луисе было о чем поболтать. Целых пять лет Джим впитывал в себя знания о фронтире. Когда обитатели равнин приходили подковать лошадь или починить ловушки, Бриджер преодолев смущение, расспрашивал их о путешествиях. Где они побывали? Что видели? Мальчик слышал рассказы про Джона Колтера [14], который нагишом улепётывал от сотни черноногих, горевших желанием снять с него скальп. Как и каждый житель Сент-Луиса, он со временем узнал все подробности об успешных торговцах, подобных Мануэлю Лайзе или братьям Шуто [15]. Самым волнующим мгновением для Джима было, когда ему удавалось узреть своих героев во плоти. Раз в месяц, кузницу посещал капитан Эндрю Генри, чтобы подковать лошадь. Бриджер вознамерился попроситься на работу, если выпадет случай перекинуться с капитаном парой слов. Его краткие встречи с Генри были как свиданиями с духовным отцом, укреплением веры в то, что иначе оставалось бы простым вымыслом, небылицей.

Срок обучения Джима подошел к концу на его восемнадцатый день рождения, семнадцатого марта 1822-го года. В честь дня мартовских ид [16] местная труппа актёров сыграла постановку шекспировского "Юлия Цезаря". Бриджер заплатил два цента за билет. Долгая пьеса. Актёры выглядели глупо в длиннополых тогах, и Бриджер долго не мог понять, говорят ли они на английском. Тем не менее, спектакль ему понравился, и спустя некоторое время он начал проникаться симпатией к ритму высокопарной речи. Симпатичный актер с гремящим голосом произнес строки, которые отпечатались в сознании Джима на всю оставшуюся жизнь: