Шить ковры Асыл научилась у матери, та, в свою очередь, переняла мастерство у бабушки Асыл.

— Я очень люблю создавать орнаменты, в которых звучат древние мотивы, — говорит мастерица. — Например, кайкалак — бараний рог — узор в виде завитка или спирали, или карга тырмак — когти вороны, на котором от одного основания отходят три выступа — своеобразный трилистник. К сожалению названия, да и смысл многих старинных орнаментов теперь утрачены, А в былые времена они помогали раскрыть замысел автора, его представления о мире. В них отразились и мечты о тучных отарах овец о быстроногих гривастых конях в них дымный аромат кочевий и свист охотничьей стрелы. Моя бабушка еще кое-что помнила об этом. Я очень рада, что наше рукоделие вновь стало нужным людям. Правда, старые мастера уходят, а молодежь теперь учится в школах, институтах разъезжается, как вот и мои дети. Но я верю, что маленькая Гюльсара — она сейчас ходит во второй класс — продолжит мое ремесло.

...Всего через несколько домов от Асыл, на соседней улице, живет Гюльшаир Алыбаева. Она выткет для юрты Манаса на своем домашнем самодельном станке — ормоке — узорные полосы боо. Ими по кроют пол, стены юрты, постелё Гюльшаир сидит на скамеечке в дальнем от входа углу комнаты, а из-под ее рук веером уходят натянутые, как струны, шерстяные нити. Поначалу за мельканием рук трудно уследить, и запоминается только последнее, заключительное движение: когда деревянным клинообразным клычем она прибавляет очередной слой к плотной, прочной тканой дорожке со строгим геометрическим орнаментом. Потом постепенно начинаешь различать отдельные движения мастерицы и инструментов: кюде — расширителя пряжи, адыргэ, разделяющего нити разного цвета, кюсюка, которым поднимают верхний слой нитей.

...В селе Арал живет один из нескольких оставшихся в Киргизии настоящих мастеров конской сбруи, Руэбай Анышев.

Долина сужается на пути к Аралу, сжимает дорогу густыми зарослями облепихи, из которых нет-нет да выскочит на шоссе шальной фазан. Наконец заросли кончаются, и взором завладевают горы. Длинной цепочкой спускаются с верхних пастбищ, ступая след в след, сотни лошадей. Чуть в стороне чеканной поступью вышагивает под табунщиком красавец гнедой. Неподвижный лик аксакала, изрезанный глубокими морщинами, проплывает мимо. Если проследить за его взглядом, то упрешься в каменную твердь горы и ни за что не отгадаешь, куда сейчас улетели мысли старого киргиза. А может быть, они витают где-то недалеко от ведомого им табуна, ведь зачарованный взгляд его не мешает руке мерно поводить камчой...

И какой камчой! Даже издали видно, что над плетью этой трудились искусные руки — тугая тонкая коса из тончайших кожаных полос. Лука седла тускло блестит черненой серебряной насечкой.

— Узнаю работу Рузбая, — говорит мне мой спутник Турусбек Алымбеков — бригадир «Кыяла» по Таласскому району.

Во дворе дома Рузбая Анышева развешаны по забору, разложены на столе и досках уздечки, подхвостники, подпруги, нагрудники, стремена, камчи, подвески, кисти. Венчает весь этот набор новенькое седло из глянцевой, лоснящейся кожи и серебрящегося металла. Вооружившись маленьким молоточком и набором стамесок, штампов, мастер украшает орнаментом металлические пластинки, крупную бляху нагрудника, стремена. Ромбики, солярные знаки, крестики, звездочки впечатываются его молоточком в блестящую поверхность металла.

Я спрашиваю мастера о камче. Да, это его, Рузбая, работа.

— Я плету ее из восьми полос, а мой отец, когда я был еще совсем маленьким, умудрился сплести еще более красивую — словно чешуя змеи — всего из двух! Как он это делал, не знаю, так и не могу раскрыть его секрет.

Рузбай взял со стола восемь тонких, узких желтых кожаных шнурков и, зажав перекрестье их двумя пальцами, начал вязать первый узел. Скоро будет готова новая камча для Манаса, значит, пора в обратный путь — к Иссык-Кулю, в аил Ак-Терек, туда, где сейчас одна из дочерей Джумамедина Сукаева открывает двери прекрасной юрты и где уже, должно быть, слышится мощный гул копыт Манасова скакуна.

Эта юрта — дом для желанных гостей — встанет на тучных пастбищах одного из колхозов Киргизии.

Александр Миловский

Поддельный мандарин

 

Сэмпай на побегушках

 

Закусочная, приютившаяся на углу тихой улицы у ограды университета, была сумрачна и, наверное, очень тесна. Под запыленным стеклом маленькой витрины блестели пластмассовые изображения китайских пельменей, коричневого соевого супа с твердыми ракушками и нити длинной белой лапши. На верхней стеклянной полке с достоинством возлежала пузатая рыба в сладком соусе из чая. Рыба была дорогой, ее вряд ли заказывали часто, и она красовалась больше для солидности.

Раздвинув двери, я пробрался между густо расставленными стульями к свободному столику. За соседним столом сидел усталый человек лет двадцати и тихо рассказывал что-то своему соседу. Тот рассеянно слушал, сонно прищурив глаза. Лишь отдельные слова долетали до моего слуха:

— Да, вот, занимались «арбайтом», недавно возвратились... Да, всего пятьдесят тысяч иен... За квартиру надо отдать...

Собеседники не забывали поминутно кивать головами: говоривший словно подтверждая этим правоту своих слов, а слушавший — в знак заранее готового согласия со всем что будет сказано.

На головах приятелей красовались огромные голубые панамки, какие надевают на младенцев, а ноги обтягивали лоснящиеся розовые вельветовые брючки. Перед каждым стояла глубокая чашка, полная дымящейся лапши.

Один за другим в дверь закусочной входили новые посетители. С грохотом раздвигая стулья, к столам протискивались плотные здоровяки, с другого края неслышно подсаживались худые зубрилы... Присутствовавших объединяло лишь одно: лапша, которую они ели. Одни заказывали ее с мандаринами, другие — с коричневой соей, третьи — с острым индийским соусом карри. Но никто не остановил свой выбор на мясе... — Чего изволите? — раздался над ухом тихий, почтительный и очень знакомый голос...

Я поднял глаза — и обомлел. Это был Уда, бог и гроза каратэистов, любые приказания которого я беспрекословно выполнял, когда начал заниматься каратэ... Теперь он стоял, склонившись в угодливой позе. Сэмпая каратэ (1 См. очерк К. Преображенского « Каратэ начинается с поклонов » в № 1 за 1977 г.) словно подменили: его мощные плечи были робко опущены, в глазах не играла искра превосходства...

— Ты что, бросил университет?..

— Наоборот, для того здесь и работаю, чтобы не быть изгнанным из Токая: за учебу надо платить, и немало.

В темном углу маленького зала томилось еще несколько официантов. Одетые в дешевые длиннополые пиджаки и чистые белые рубашки, они, право же, ничем не отличались от Уды. Волосы его были по-солдатски коротко подстрижены, как и положено каратэисту, впрочем, такою же была прическа каждого официанта.... Громко щелкнула дверь, ведущая в кухню: вышла аккуратная девушка, с лицом холодным и непреклонный, и громко объявила:

— Арбайто-но Уда-сан! Дэнва цэс! Господин Уда, нанятый временно, вас вызывают к телефону...

Уда напряженно поклонился, тихо произнес: «Прошу прощения!» и выбежал...

Слова секретарши звучали странно и даже унизительно: стоило ли подчеркивать, что Уда — лишь временный гость в недружной компании официантов?

Вскоре он возвратился, держа в руках маленький поднос. Осторожно пробираясь между столами, он снимал чашки с подноса и, слегка кланяясь, ставил перед гостями. Его походка была угодливой и торопливой, а глаза прищурены в неясной усмешке, словно он удивлялся тому, что здесь не знают, как грозен он ни самом деле...