— Что же делать? Я как раз планирую попросить у нее голландский паспорт. И простить долг.

— Как что? — удивился резидент. — Прекратить встречаться в ресторанах. Ни дома, ни в ресторане. Либо найти такой, где не курят. Хотя… она может украсть и вилку.

— Но она курит…

— Перетерпит. (Хохоток.)

— Кстати, я ни разу не видел таких ресторанов.

— Надо лучше изучать город, наверняка такие есть, ведь должны быть рестораны для некурящих!

«В Азербайджане», — подумал я зло.

— Разрешите идти?

— Пожалуйста, — сказал резидент.

Он снова стал красивым и даже добродушным.

Сначала мы гуляли по улице, затем перешли в парк, затем заморосил мелкий дождик (к счастью, у Мишель был зонт), разговор на улице среди прохожих и шумевших машин был совсем иным, чем за ресторанным столом, фразы не клеились, расползались, в этой обстановке не только просить бланк паспорта, вопросы неудобно было задавать.

Проклятый дождик! Ну и совиная рожа, белая, противная, эти черви-брови, ползучие гады, с такой и мнить чашку кофе и дать деру, ну и харя, к тому же ворюга, и чего я с ней вожусь? подумаете, паспортные бланки, велико счастье! Холодно, зябко, неужели я так и буду встречаться с этой финтифлюшкой на улице до самого конца командировки? Да катись она…

После встречи я направился прямо в начальственный кабинет.

— Опять украла? — Он прочитал что-то на моем лице.

— Мне пришлось зайти к ней на кофе, — соврал я.

Он окаменел и оледенел.

— Вы с ума сошли!

— Она купила по дороге ручную швейную машинку, и мне пришлось донести ее до дома.

— Как она себя вела?

— Довольно любезно. Села рядом, налила кофе.

— Не приставала?

— В каком смысле? — Я притворился наивным.

— Ну, положила руку на колено… или еще что… — Он растопырил пальцы (что он имел в виду, до сих пор остается для меня загадкой).

— Поцеловала в щеку. Но по-братски.

— Как так по-братски? — Он начинал превращаться в своего трагического alter ego.

— Просто так, — нейтрально ответил я.

Он нахмурился и картинно забарабанил пальцами по столу, они были покрыты темными волосами и чем-то походили на извивавшиеся брови-червяки Мишель. Под черепом шла напряженная работа мысли.

— Дело приобретает опасный оборот, — сказал он. — Придется встречи с ней прекратить…

— А как же паспортные бланки? — возразил я, не глядя ему в глаза. — Мне кажется, это преждевременно!

— Давайте не спорить. Когда станете резидентом, будете руководить по-своему. А сейчас идите работать.

Я напустил на себя дымы обиды и печали и направился к двери.

— Интересно, много у нее в квартире пепельниц? — спросил он, словно выстрелил в спину.

— Целая куча, — обернулся я. — Весь дом завален пепельницами.

— Ну и шлюха! Сколько наворовала! Я с самого начала знал, что она — дрянь.

Я взялся за ручку двери.

— А при каких обстоятельствах она вас поцеловала? — вдруг спросил он.

— Когда я уходил. На прощание.

— Слава Богу! — вздохнул он.

Мы оба были счастливы.

Катрин Денев

В «Руководстве для агентов Чрезвычайных Комиссий» несколько коряво: «…для сотрудничества важны личные симпатии к заведующему политических сысков, особенно хорошо, если будет женщина, по заведующий не должен увлекаться из личных симпатий. Она многое может сделать, но нужно быть чрезвычайно осторожным».

Не увлекаться из личных симпатий — это уже не Казанова, а железный Феликс, это уже в духе разведки, те, кто увлекаются из личных симпатий, гибнут, как бабочки на огне: от доверчивости, от интриг вражеской контрразведки, от пьянства, наконец.

«Страсти погубили меня», — сказал полковник Редль перед тем, как пустить себе пулю в лоб.

«Но всюду страсти роковые и от судеб спасенья нет».

Катрин Денев явилась среди шумного бала и, конечно, случайно, но вспыхнула метеором, когда я узнал о ее принадлежности к шифровальной службе. (Эверест для любого разведчика, если, конечно, это не шифры индейцев племени лулу, хотя и их, наверное, для коллекции прихватит служба)[85].

Действо разворачивалось на приеме, жар шел от разгоряченных тел, пахло дымом и потом, давились у стола с осетром длиною в крокодила — она уронила платок, как ни странно, я поднял (если бы знал о ее профессии, ухватил бы зубами), затем разговорились, она не скрывала своих занятий, похолодел от счастья, быстренько взял телефон и тут же отскочил в сторону, дабы не «светить» сокровище наличием своего присутствия.

Несколько дней мучительного выжидания и необыкновенных фантазий, наконец звонок из телефонной будки на окраине города, вкрадчивое приглашение на ужин. Неужели скажет, что занята? И конец мечтам о жар-птице, и снова Казанова пойдет за плугом, разрыхляя сухую землю…

Но фортуна была милостивой, и вскоре, сменив несколько кебов, я ожидал Катрин у ресторана.

На рауте в мельканье лиц я ухватил лишь туманный абрис прекрасной дамы, воображение подняло ее еще до мадонны Рафаэля, в ней все дышало очарованием — видимо, мечты о шифрах рождают в душе нежность.

И когда из «пежо» вышла неимоверно худая, вдвое старше меня женщина с запавшими щеками (на одной красовалось пигментное пятно), чрезвычайно похожая на веселые скелеты из мексиканских гравюр, с огромной копной крашеных рыжих волос, походившей на куст, внезапно выросший прямо из головы, я конспиративно содрогнулся. Открытая улыбка и мутновато-темные глаза, покрытые на белках воспаленными жилками, что наводило на мысль о наркотиках, глаза выпирали из густо напудренного лица, как при базедовой болезни.

О, если бы она была одета в какое-нибудь скромное платьице, ан нет! Дорогое, с какими-то чертовыми кружевами и вензелями, и с головы до ног усеяна бриллиантами!

Мы вплыли в ресторан, и официанты превратились в окаменевшие столбы со сверлящими взорами— ведь не каждый день залетает такая странная пара. Я чувствовал на своей спине буравящие рентгены, я слышал мелкие смешки: с кем же пришла эта экстравагантная старушка — божий одуванчик? с единственным сыном? с верным братом? с партнером по бизнесу? Да бросьте вы, наивные люди, это же дешевка-любовник, который срывает с нее дикую деньгу, бессовестный джиголо, эксплуатирующий богатых вдовушек! Бедняга! Ведь не так легко слышать каждую ночь, как грохочут ее столетние кости…[86]

Как я страдал! И, конечно, не только от смешков за спиной, но и от потенциального риска: ведь наша картинная пара отпечатывалась в любых мозгах — невыносимо для разведчика, всегда жаждущего быть незаметным и серым, как кошка ночью.

Катрин блистала умом, жизнь прожила она в одиночестве, которое чувствовала остро, особенно в чужой стране, отсюда и желание общаться с внимательным, чутким, живо реагировавшим на каждое слово советским дипломатом. Политика ее давно не интересовала, секретность приелась, и желание нормально общаться намного перевешивало обычные (и обоснованные) страхи контакта с русскими.

Первый ужин похож на собеседование с абитуриентом, когда важны и анкетные данные, и общий образ, и все видимые и невидимые детали, вспышки улыбки, хмурость лба, количество сигарет (курила Катрин нещадно, причем едкие «Голуаз», я задыхался и попытался укрыться в дыме черчиллианской сигары), число прикасаний к рюмке прелестными губами («пьет умеренно», это для агентурного дела) — первый ужин проходил радостно, как фейерверк. «Я впервые здесь в столице встречаю такого интересного человека…» — это я, с оскалом белоснежных зубов, элегантный, как десять тысяч роялей, не забывавший (к черту официанта!) наполнять бокал французским шампанским «Мумм»[87].

Прототип-пенсионер в качестве лектора на волжском круизе с американцами, 1992 год