— Одну секундочку, сэр, — перебил его министр и быстренько извлек из папки свой меморандум. Оный гласил, что главный герой вел деятельность, несовместимую со статусом дипломата, и должен покинуть гостеприимный Альбион.

Деликатные англичане не указывали сроки и обещали не предавать мое дело огласке, однако английскую мягкость восприняли в Москве по-боевому: нечего им, гадам, уступать, пусть уезжает через полгодика!

Работу я свернул довольно быстро и бездельничал, наслаждаясь прогулками по улочкам Пимлико и Челси и созерцаниями картин в галереях, — со стороны можно было подумать, что КГБ командировал меня в Лондон для изучения живописи.

Однако уже через пару недель на приеме в посольстве шеф русского департамента Смит подошел к послу Солдатову и деликатно поинтересовался, не изменяет ли ему зрение и не похож ли тот симпатичный молодой человек, вон тот, уминающий индейку, на того самого… который… о котором в меморандуме? разве он не уехал?

Намек был понят, пенни упало, завертелось по-советски быстрое в таких случаях колесо, и мы мигом снялись с якоря, еле успев упаковать вещи.

Ла-Манш явно злобствовал, корабль качало, я придерживал на вожжах строптивого сына, рвущегося к борту. Катя, гордо подняв голову, молча прощалась с коварным островом, радуясь, что лондонское затворничество завершилось и впереди огни рампы.

Персона же нон грата страдала не от морской болезни, а от полной неясности в будущем. Но дух был тверд: пейте «гиннес», господа, а мы — на Жигули!

Так я стал персоной нон грата. Англия умерла для меня, но не умерла во мне, наоборот, с годами она становилась все ярче и притягательнее, она выплывала в новых деталях и приобретала новые краски. Я все больше любил ее и люблю сейчас как память о молодых годах, прекрасных иллюзиях и серьезных прозрениях. Мой Альбион всегда со мной, я населил его своими английскими друзьями, заполнил его любимыми парками, коттеджами, скульптурами, это Альбион, который нельзя у меня отнять.

Сейчас мне кажется неприличным, что я занимался в этой прекрасной стране шпионажем, и иногда, словно в дурном сне, выскакивают из прошлого двое — Небритый и Мешок, — они грозят мне кулаками и орут: «Ату его, ату!»

В 1965 году Англию постигли две катастрофы: умер сэр Уинстон Черчилль и выслали старлея.

И шелестит в руках газета «Гардиан», и хочется взять зонтик продырявленный и в клуб брести, как прогоревший лорд.

Командировка в суровое подполье, возникшее в памяти у отставника, сидящего в кальсонах у раскрытого окна — со двора веет чем-то очень человечьим, мужик в тапочках запускает турманов, на них, высунув языки, смотрят собаки, грустно и сладко на душе, и хочется поговорить не о сургучных печатях, королях и капусте, а о верных тайных агентах, которых, возможно, и не было

Мерлин Монро

Ровно в шесть тридцать вечера товарищ Майкл любящими руками молодого отца вынул из кроватки сына, хорошо завернул дитя в одеяло, снес в коляску, стоявшую внутри подъезда, и выкатил ее на ярко освещенную Кенсингтон-Хай-стрит.

Гордо выпятив грудь, словно беременная дама, презревшая все вокруг, Майкл покатил коляску по «зебре», не удостаивая взглядом застывшие машины (мелькнула мысль, что на родине уже десять раз сбили бы), въехал в Холланд-парк и начал кружить по нему вместе с безучастным сыном, еще не обретшим боевой дух после сна.

Около Холланд-Хауса, особняка в тюдоровом стиле, — граф Холланд сочувствовал Наполеону и даже построил казармы для французских солдат на случай захвата Лондона — тут ныне жили советские дипломаты, — старлей присел на скамью, умиленно посмотрел на сына и поправил одеяльце, тайком взглянув на часы.

Минута в минуту из-за старых лип вынырнула жена разведчика, верный друг и помощник, и твердой походкой богини направилась к мужу по усеянной листьями аллее.

Службы слежки не хватало не только на жен, но и на самих разведчиков, и потому жен частенько использовали для прикрытия операций.

Движение с коляской несуетливо и создано для разведки: можно поставить или снять сигнал, начертанный мелом на завезенном из Азии кипарисе, или поднять контейнер — смятую пачку «Ротмэна», пролетевшую мимо урны, очень даже удобно с коляской и даже с целым выводком соседских детей.

Но на этот раз феномен коляски призван был убаюкать наружку, Майкл поцеловал жену («Буду поздно, ложись спать», — сказано было тем самым голосом, который заставляет женщину трепетать и представлять мужа, ползущего к доту с гранатой в руке), вышел через парк к метро, проехал до Оксфорд-Серкус, сделал пересадку и вскоре очутился недалеко от Кариендарс-парка, где в машине его ожидал другой ас — товарищ Павел.

Далее начались кульбиты, сальто-мортале и прочие коленца, дабы выявить вездесущий и столь часто невидимый «хвост», затем оставили машину на тихой стоянке около уже опустевшего супермаркета, погрузились в автобус, поменяли его на другой, уже не двухэтажный, а «зеленой линии», и вскоре, счастливые, вышли в Богом забытом районе, куда даже гангстеры не залетали — одни психи и шпионы.

— Тебе крупно повезло, — говорил возвращавшийся вскоре на родину Павел. — Взять на связь Мерилин Монро — это великая честь. Ты знаешь, что во время войны, когда ее муж работал в госдепе, Сталин не начинал рабочего дня без ее донесений? (Цыган кобылу хвалит.)

— Это было так давно, старик…

— Чудак, они оба получили по ордену Ленина, с нею работали только резиденты! (Значит, буду на особом контроле, каррамба!)

— Что-то ты ничего не получил. (Павла передернуло.)

— Если бы муж был жив… если бы она была помоложе. (И ты был поживее.)

— Тогда наверняка ее взял бы у тебя на связь сам резидент, у него, кажется, нет ордена Ленина. (Прислали субчика со стороны, он только глазами хлопал и что-то кудахтал, орден, правда, получил, не Ленина, а помельче, на юбилеи начальству автоматически выделяли.)

Жидко светили газовые фонари, наводя жуть, вокруг было пустынно и безмолвно, только звуки шагов, только невзрачные дома с задернутыми шторами, — не хватало собаки Баскервилей и профессора Мориарти.

Советская дипломатия — это мир во всем мире. 21 августа 1968 года, Дания

Из-за угла выползла тощая фигура, закутанная в плащ, она подходила все ближе и ближе.

— Познакомьтесь, это Майкл, — церемонно представил Павел.

Из-за очков глянули чуть навыкате глаза, шевельнулась улыбка, под плащом зябко дрогнули угловатые плечи.

Вдруг взревел мотор, на улицу вылетела полицейская машина, двое, чуть притормозив, повернули головы, однако не сочли странную тройку преступниками, видимо, приняли за местных пьянчуг, кочевавших из паба в паб.

— Может, выпьем по джину с тоником? — предложила Мерилин.

— Не надо толкаться среди англичан и привлекать внимание, я вас хотел только познакомить, — сказал Павел. — Прощайте, Мерилин, я отбываю. Майкл — надежный друг, надеюсь, вы поладите.

Все это называлось передачей агента на связь и имело целью избежать явки с опознавательными знаками в виде зонтика с бамбуковой ручкой или фикуса в петлице.

С минуту еще пошептались и разбежались в стороны, как мыши.

Домой добирались долго и снова проверялись: вдруг Мерилин притащила за собой «хвост», который радостно вцепился в нас? А полиция? И именно в момент контакта!

«Ты не смотри на то, что она на вид хрупкая и в очках, — разъяснял товарищ Павел, — воля у нее потрясающая, не удивительно, что она взяла за рога своего мужа и живо завербовала!» — «Он был коммунистом?»— «Что ты! Настоящий госдеповец, но антифашист! Шуточка ли — завербовать мужа на иностранную разведку… Так что ты взял на связь очень ценного агента…» — «Ты словно рекламный делец…» — «Пойми, старик, что надежному человеку в разведке всегда можно найти применение, все зависит от тебя». — «Что-то ты ее использовал все по мелочи: конспиративный адрес, установка личности…» — «Это тоже дело…» — «Но отнюдь не высший пилотаж, мне же и шеф, и ты преподносите эту даму как дорогой подарок!»