Юргис очутился на улице, и притом в самом плачевном состоянии. Было очень холодно, колючие хлопья снега обжигали его лицо. У него не было пальто, ему некуда было пойти, а в кармане лежало всего два доллара шестьдесят пять центов, и он знал, что в ближайшие месяцы не заработает ни гроша. Выпавший снег теперь не обещал ему возможность подработать — его левая рука, была на перевязи, и ему оставалось только смотреть, как другие деятельно орудуют лопатами. Не было у него надежды и на случайную работу в качестве грузчика. Он не мог даже продавать газеты или носить пакеты, так как любой конкурент легко справился бы с ним. Словами не описать ужаса, овладевшего Юргисом, когда он все это понял. Он был словно раненый зверь в лесу, и ему приходилось принимать неравный бой. Его слабость не давала ему права на снисхождение. Никто не обязан был помогать ему в несчастье и сколько-нибудь облегчать борьбу. Даже если бы он попробовал просить милостыню, он оказался бы в невыгодных условиях, по причинам, которые ему вскоре пришлось узнать.
Вначале его мысли были сосредоточены лишь на том, чтобы укрыться от ужасного холода. Он вошел в одну из пивных, в которой бывал раньше, спросил рюмку виски и остановился у огня, все еще дрожа, ожидая, что его вот-вот выгонят. Согласно неписаному закону, рюмка виски давала право оставаться лишь в течение некоторого времени, затем нужно было заказать вторую рюмку или уходить. Юргис, как старый клиент, мог задержаться немного дольше. Но, с другой стороны, он пропадал две недели, и легко было догадаться, что он «на мели». Рассказ о его злоключениях тоже не помог бы. Если бы владельца пивной можно было этим растрогать, в такую погоду его заведение скоро было бы битком набито бродягами.
Юргис перекочевал в другую пивную и снова истратил пять центов. Он был так голоден, что не мог устоять перед соблазном поесть горячего мясного рагу, и такая роскошь значительно сократила его пребывание в этом месте. Когда ему снова предложили уйти, он направился в «злачное местечко» в районе «Леве», куда иногда ходил в поисках женщин со своим приятелем, похожим на крысу рабочим-чехом. Юргис льстил себя надеждой, что здесь владелец заведения пустит его посидеть «приманкой». Зимой содержатели низкопробных пивных, чтобы оживить торговлю, часто пускают погреться какого-нибудь жалкого босяка, покрытого снегом и промокшего насквозь, чтобы он сидел у огня с несчастным видом. Войдет рабочий, довольный тем, что окончил свой дневной труд, увидит оборванца, и ему неприятно будет пить одному, когда рядом такой горемыка. Он окликнет бродягу: «Эй, парень, что с тобой? Что голову повесил?» Тогда тот заведет какую-нибудь жалостную историю, и рабочий пригласит его: «Выпей-ка стаканчик!» И вот они выпьют вместе, а если у бродяги достаточно жалкий вид или хорошо подвешен язык, пожалуй, выпьют и по второй. Когда же окажется, что они земляки, или жили в одном городе, или работали на одном предприятии, то они усядутся за столик, побеседуют часок-другой, и к тому времени, когда они расстанутся, содержатель пивной получит полный доллар. Все это может показаться подлостью, но хозяина пивной ни в коем случае нельзя осуждать. Он находится в том же положении, что и фабрикант, который волей-неволей должен выдавать всякую гниль за товар первого сорта, — не он, так другой сделает это. А содержатель пивной, если только он не член муниципального совета, сам наверняка задолжал крупным пивоварам и с часу на час ждет продажи с молотка своего имущества.
Однако в этот день на рынке было большое предложение «приманок», и для Юргиса не нашлось места. Всего в этот ужасный день он истратил тридцать центов на то, чтобы иметь кров над головой; между тем еще только начинало темнеть, а полицейские участки открывались не раньше полуночи! Но в последней пивной Юргису повезло. Буфетчик там был его старый знакомый и благоволил к нему. Он позволил Юргису подремать за одним из столиков бара, пока не пришел хозяин и на прощание дал ему добрый совет: в квартале от пивной должно было состояться какое-то религиозное собрание с проповедями и пением, где соберутся погреться сотни безработных.
Юргис направился прямо туда и увидел объявление, гласившее, что дверь будет открыта в половине восьмого. Тогда он стал бегать по улице, передохнул немного в каком-то подъезде, потом снова пробежался и так дотянул до назначенного часа. Полузамерзший, рискуя снова сломать больную руку, он протолкался в помещение и сел возле большой немки.
К восьми часам зал переполнился, что, вероятно, было лестно для проповедников. Проходы были забиты, а у дверей набилось столько людей, что по головам можно было ходить. На эстраде находилось трое пожилых джентльменов в черном и молодая леди, игравшая на рояле. Сперва пропели псалом, затем один из троих, худой, высокий, гладко выбритый человек в темных очках, обратился к собранию с речью. Юргис кое-что расслышал, стараясь отогнать сон. Он знал, что, заснув, начнет ужасно храпеть, а быть изгнанным из этой комнаты было бы для него равносильно смертному приговору.
Проповедник говорил о «грехе и искуплении», о бесконечном милосердии бога и его снисхождении к людской слабости. Он был очень искренен, несомненно преисполнен самых благих намерений, и тем не менее в душе Юргиса росла ненависть. Что знал о грехе и страдании этот человек в отглаженном черном сюртуке и аккуратном крахмальном воротничке? Ему тепло, желудок и карман его полны, а он поучает людей, борющихся за свою жизнь и терзаемых демонами голода и холода! Это, конечно, было несправедливо; но Юргис чувствовал, что люди на эстраде не соприкасались с той жизнью, о которой рассуждали, и не могли разрешить ее проблемы. Напротив, они сами были частью этой проблемы — частью существующего строя, который гнетет и губит людей! Они принадлежали к наглому и торжествуют, ему классу имущих. У них был дом, пылающий камин, еда, одежда и деньги, и поэтому они могли проповедовать голодным людям, а голодные люди должны были почтительно слушать! Эти люди пытались спасти души бедняков, а только глупец мог не понять, что их души нуждаются в спасении лишь потому, что телам не хватает самого необходимого!
В одиннадцать часов собрание окончилось, и бездомные слушатели опять очутились на снегу, бормоча проклятья по адресу тех немногочисленных предателей, которые пошли на эстраду каяться в своих грехах. До открытия полицейских участков оставался еще целый час, а у Юргиса не было пальто, и он был слаб после продолжительной болезни. За этот час он чуть не погиб. Ему пришлось бегать что было мочи, чтобы поддерживать кровообращение. Вернувшийся к зданию участка, он застал там перед входом огромную толпу. Был январь тысяча девятьсот четвертого года, когда в стране наступали «тяжелые времена» и газеты каждый день сообщали о закрытии все новых фабрик. Ожидалось, что к весне около полутора миллиона рабочих окажется на улице. Бездомные ютились всюду, где только можно было укрыться от непогоды, и перед дверьми полицейского участка люди дрались, как дикие звери. Когда помещение заполнилось до отказа и двери закрылись, половина толпы осталась на улице, в том числе и Юргис со своей больной рукой. Теперь он был вынужден истратить еще десять центов, чтобы попасть в ночлежный дом. Он сделал это с болью в душе; была уже половина первого, и он напрасно убил весь вечер, сидя на молитвенном собрании и ожидая на улице. Он знал, что из ночлежки его выпроводят уже в семь часов утра — там были откидные нары, и всякого замешкавшегося сбрасывали на пол.
Так прошел один день, а мороз держался целых четырнадцать. Через шесть дней у Юргиса не осталось ни цента, и тогда он пошел просить на улицах милостыню.
Он начинал очень рано, как только на улице появлялись первые пешеходы. Выйдя из пивной и убедившись, что поблизости нет полисмена, он подходил к сострадательному на вид прохожему, рассказывал ему свою грустную историю и выпрашивал мелкую монету. В случае удачи он бежал за угол на свою «базу» согреться, и, видя это, его жертва клялась, что никогда больше не подаст нищему ни одного цента. Сердобольный прохожий не задумывался над тем, куда еще Юргис мог бы пойти при данных обстоятельствах и куда он сам пошел бы на его месте. В пивной Юрте мог получить не только более обильную и сытную еду, чем в ресторане за те же деньги, но и выпить заодно рюмочку, чтобы согреться. Кроме того, он мог удобно устроиться у огня и поболтать с приятелем. Ведь в пивной он чувствовал себя, как дома. Для содержателей пивных было обычным делом обеспечивать нищих едой и домашним уютом в обмен на выручку от их промысла. А кто еще в городе сделал бы это, включая и самого сердобольного прохожего?