— Я сыт по горло Бэбифейсом и твоим дядей! Если мы сейчас самостоятельно не сделаем ничего путного, то скоро сами превратимся в таких же неудачников, как эти растяпы! Спорим?

Я сказал:

— Решено, брат, будь по-твоему! Правда, однажды я уже убежал из дому — и что из этого вышло? Сижу теперь в луже, ничему не выучился, безработный, а из-за Агнес чуть было даже не застрелился!

Чак сказал:

— А меня уже начинает трясти, как только я слышу слова «замена масла». У меня сразу же температура в голове повышается! Мне просто необходимо наконец расслабиться и отдохнуть!

Его телефон давно молчал, и женщины больше не звонили ему.

— Вот видишь, — говорил он, — как они меня любят! Ничего больше не складывается: сплошные пьяные ночи, непрерывная смена имён и лиц, которые забываешь уже на следующее утро, — все эти осточертевшие случайности, да и те больше не случаются! Я на пределе!

Мы обсудили наше положение в деталях и пришли к совместному решению. Цель была абсолютно ясна, чего раньше у нас не бывало: навещаем Агнес в Калгари, а затем отрываемся в Калифорнию. Мы мечтали завоевать солнце! Нас ждали бескрайние многокилометровые пляжи, пальмы, а может, и студентки в бикини, и ледяные напитки, пинаколада и джин с тоником, и сладкие плоды манго, только что сорванные с дерева! Мы решили отправиться на машине ранним утром, без прощальных церемоний, не предупредив ни Джимми, ни Бэбифейса; они должны были оставаться в неведении.

За неделю до отъезда мы тайно собрали два рюкзака; мы хотели взять с собой только самые необходимые вещи, а это значило, главным образом, как можно больше музыки.

На случай автомобильной аварии Чак прихватил свой хитрый ящик с инструментами, хотя я выразил свои сомнения:

— А для чего тебе сварочный аппарат? Чтобы было чего разбирать и снова собирать? Ты же у нас без этого не можешь! Тогда уж давай весь дом с собой прихватим, погрузим по кирпичику на тягач!

— Я же не сошёл с ума! — сказал Чак. — Мастерская со всеми инструментами, которые я собирал годами, это мой подкожный жир, страховой запас на трудные времена. В любой момент я могу вернуться в Виннипег и снова открыть дело, вот так-то, мой друг!

Я сказал:

— А что, если мой дядя весь этот хлам сбудет за бесценок и опустошит твой гараж? И что ты тогда? Будешь волосы на себе рвать?

— Не бойся! — сказал он. — Я так запру дверь гаража, что только фаустпатрон откроет мой Сезам!

В последнюю минуту он продал по дешёвке свою спортивную машину и вызвал из небытия заброшенный пикап, который ржавел себе в саду, накрытый брезентом. То, что эта колымага, старый «форд», вообще ещё заводится, граничило с чудом, однако гораздо больше меня занимал вопрос, как мы преодолеем на этой развалине несколько тысяч километров.

— Чак! — сказал я. — У тебя что, не все дома? Это же не машина, мы на ней и двух кварталов от дома не отъедем! А посмотри на шины!

— Это всё ерунда! Три дня с ним повожусь — и «форд» будет как новенький!

Дядя Джимми время от времени с удивлением заглядывал в гараж Чака и бормотал:

— Что-то здесь не то!

Чак иной раз любит прихвастнуть. Он теряет почву под ногами и говорит такие вещи, которые делают смешной всякую попытку удержать что - нибудь в тайне. Своему приёмному отцу он шутки ради заявил:

— А если бы я прислал тебе открытку из Сан - Франциско, ты бы поверил, что я взлетел очень высоко и денег у меня как грязи?

Бэбифейс сказал:

— Вот уж не знаю! Мне надо обсудить это с Джимми! Он лучше меня знает толк в таких вещах: как воин добивается признания!

Я не забыл их разговор, выждал денёк и притянул моего друга к ответу:

— Мы же с тобой условились! Старые хрычи ничего не должны знать о наших намерениях — а ты просто не можешь держать язык за зубами!

— Ах, да им хоть всё расскажи, — отвечал Чак, — до них ничего не дойдёт!

В наш последний вечер в Виннипеге, когда «форд» был уже готов, крылья покрашены, прошивший до дыр выхлоп запаян, прокладки головки блока цилиндров заменены, тормоза и отопление починены, аккумулятор и шины установлены новые, Джимми ворвался в мою комнату и забросал меня вопросами:

— Ты что, уезжаешь? И об этом я узнаю от врага? Почему Бэбифейсу известно больше, чем мне? А что будет с квартплатой? Как я останусь здесь один без тебя, да ещё с этим кровожадным индейцем? И как вообще всё это понимать? Я помогаю тебе чем только могу, так нет же — Теофил плюёт на руку, с которой кормится! Вот как обстоят с тобой дела!

Я сказал:

— Ты — помогаешь мне? Что-то я давно этого не замечал! Разве не я здесь за всё плачу? Уже много месяцев подряд! Иначе бы навахо давно уже вышвырнул тебя вон! Посмотрим, как ты один со всем управишься! Мою комнату можешь превратить хоть в курятник, мне всё равно!

— Так-то ты разговариваешь со мной, с твоим дядей, ты, паразит? Я ухожу! И моли Бога, чтобы я не объявил чрезвычайное положение с комендантским часом, личным досмотром и тому подобное! А без надлежащих документов не больно-то сбежишь из дому, дружочек! Уж в этом можешь на меня положиться!

Он вышел, тяжело ступая, а я залез в постель, натянул одеяло до ушей и в последний раз увидел во сне Агнес: меня отделяло от неё больше тысячи километров — Калгари должен был стать нашим первым этапом и, может быть, хорошим местом для привала.

Бэбифейс разбудил нас в четыре часа утра. Он сварил нам кофе. Мы завтракали без Джимми — тот спал на улице. Он устроил перед «фордом» живое заграждение из себя самого и улёгся там ночевать. Он спал при полном параде, чтобы не замёрзнуть: надувной матрац, два шерстяных одеяла, спальный мешок, три пуловера, бутылка «Смирнофф» и электрический обогреватель, подключённый к переносному кабелю, — всё это обеспечивало ему нормальную температуру тела. Над его ложем был установлен солнечный зонт, чтобы защитить спящего от снега, но ночь, к счастью, оказалась бесснежной.

Бэбифейс помог нам отнести к машине рюкзаки и коробки. Мы закрепили их на багажнике верёвками и укрыли всё брезентом.

Чак попрощался со своим приёмным отцом. Он вскинул вверх правую руку и растопырил два пальца.

— Прощай! — сказал он.

— Прощай! — сказал Бэбифейс, потом он обратился к нам обоим: — Каждый воин должен когда - то уехать из дома — моё вам благословение. А о Джимми не беспокойтесь. Он дрыхнет как мёртвый. Я подсыпал ему немного снотворного.

Чак сел за руль, я удобно устроился на пассажирском сиденье, укрывшись шерстяным пледом. «Форд» загудел как трактор, и мой друг включил задний ход.

— Слышь, парень! — сказал он. — У нас ведь и кондиционер есть, и он, между прочим, функционирует безупречно!

— Это будет нам очень кстати! — сказал я и сменил тему: — Ну и вид будет у моего дяди, когда он проснётся! Только представь себе! Джимми вылезает из спального мешка, потягивается, протирает глаза и вдруг видит на снегу следы от колёс — и всё пусто! Он спросит: «А где же машина?» А Бэбифейс что? Он, наверное, уже предвкушает, как ответит ему: «Она уехала задним ходом!»

Я был рад, что этот проклятый город наконец - то остался позади и вместе с ним восемь проклятых лет, которые пролетели как один день и за которые мне не удалось добиться ровным счётом ничего. Моё время здесь истекло, требовалась лишь официальная печать об освобождении — и я хотел получить её от Агнес.

На хайвэе мы остановились лишь один раз — чтобы заправиться. Восемнадцать часов мы провели в пути — слишком долго, потому что снег шёл почти без перерыва и Чак то и дело давил на тормоза, чтобы уклониться от рискованных манёвров по обгону, которые проводили дорожные лихачи. Нам пришлось пробиваться через множество небольших городков, которые хайвэй соединял между собой. На строительстве этой трансканадской дороги погибли когда-то сотни рабочих, но сегодня никто уже не помнит о том, что этот путь практически вымощен человеческими костями.

Поздним вечером мы добрались до Калгари, и я позвонил Агнес из автомата. Она описала мне дорогу к её дому. Наша снежная поездка была закончена, «форд» показал себя с лучшей стороны, придраться было не к чему.