слесарь, почти не говоривший по-русски, был объявлен рассадником антисоветских настроений — причем

даже не на работе, а по месту жительства. В качестве свидетельниц были вызваны гостиничные уборщицы, которых запугали так, что они подписали протоколы допросов, даже не заглянув в них. Гельмуту «повезло»

— он получил всего 10 лет и выжил в ГУЛАГе.

268

Беда не приходит одна. Не прошло и недели, и в тот же гостиничный номер постучали вновь. 9 декабря

забрали Эдуарда, который на момент ареста работал старшим конструктором одного из крупнейших

предприятий Москвы — Станкозавода имени Орджоникидзе. Неправедное следствие велось по тому же

сценарию — никого не интересовало ни революционное прошлое обвиняемого, ни то, что он являлся

советским разведчиком и 6 лет провел в «буржуазной тюрьме». Эдуард Шейбе был расстрелян на Бутовском

полигоне 11 апреля 1938 г.

Самым тяжелым ударом судьбы для Рут стал арест мужа — за ним пришли 28 февраля 1938 г., когда в

столице были практически «исчерпаны» все уроженцы Германии, и людей арестовывали просто за фамилию,

звучавшую по-иностранному. Обвинение было готово заранее, дело было лишь за тем, чтобы заставить

арестованного подписать протокол допроса. Эрнст, знакомый с методами работы гестапо, сопротивлялся

целый месяц. Его самообвинение поместилось на одном листочке, написанном в стиле следователей-

недоучек: «Состоя членом актива врачей при Коминтерне, руководителем которого являлся агент немецких

разведывательных органов — врач Вольф Лотар, который в 1936 г. вызвав меня к себе, интересовался моей

работой в поликлинике и политическими настроениями посетителей. Завербовав меня для шпионской

деятельности на территории СССР в пользу Германии, дал мне задание интересоваться политическими

настроениями рабочих и вообще посетителей и информировать его, особенно об отрицательных». Каждый,

кто был на приеме у стоматолога, знает, как трудно говорить с зубной болью и открытым ртом, а тем более

рассказывать об «отрицательных настроениях». Но кого это волновало на Лубянке весной 1938 г.! Эрнст

Вайсенберг получил по минимуму — 8 лет за антисоветскую агитацию, и был отправлен на Колыму. У

охранников тамошних лагерей, считавшихся самыми страшными в СССР, тоже болели зубы.

Репрессии били не только по тем, кого забирали по ночам, не обращая внимания ни на какие доводы разума.

Вокруг родственников и близких арестованных образовывалась невидимая стена — никто не решался к ним

подойти и высказать слова сочувствия, молчал телефон, старые друзья писали объяснительные в партийные

инстанции, утверждая, что знакомство с «врагом народа» было их роковой ошибкой. После ареста мужа Рут

была уволена с престижной работы, а вскоре на ее руках оказалась и больная мать — она уже не имела

средств для оплаты гостиничного номера.

269

Для руководства КПГ, находившегося в Москве, жены репрессированных являлись постоянной головной

болью. Они требовали справок о том, где находятся их мужья, просили обеспечить жильем и работой их

самих, а пропитанием — их детей. Некоторые из них — неслыханное дело — кончали жизнь

самоубийством, бросая тень на счастливую жизнь в стране построенного социализма! На партийном

жаргоне это сообщество называлось «осиным гнездом», женщин старались трудоустроить в подмосковные

колхозы, убрав поскорее с глаз долой.

Рут и Елена Шейбе не могли рассчитывать даже на такую поддержку — им и в голову не приходило

обратиться за помощью в Коминтерн, деградировавший до уровня рядового бюрократического учреждения.

Оставалось только рассчитывать на собственные силы, пытаясь устоять перед ударами немилостивой

судьбы. Вот выдержка из собственноручных показаний Елены Францевны, вынужденной перебраться к

дочери в Перловку: «Хозяин квартиры не хотел нас с дочерью держать у себя, так как у меня двое

арестованных. За наем квартиры мы должны были платить большие деньги — которые мы могли получить

только от продажи наших вещей. Квартиру мы вынуждены были оставить, искали другую в Томилино. В это

время у дочери родился ребенок, который доставил нам еще больше хлопот и нужды. Отец ребенка от моей

дочери отказался, и все бремя мы должны были нести одни — никого у нас не было. Между тем дочь

заболела и не могла работать. Так нам пришлось продать все вещи. Ребенок умер...»

Мечты о достойной и сытой жизни, о новой Родине, о престижной работе и собственном жилье — все это

осталось в прошлом. Две женщины потеряли все дорогое, что у них было. В конце концов Елена Францевна

устроилась домработницей в семью номенклатурного работника — за угол для себя и для дочери. Последней

ниточкой, связывавшей ее с внешним миром, была мать, бабушка Рут, Мария Хасслингер. Ей написали

письмо, и — о чудо! — из Берлина пришел ответ, что бабушка готова принять непутевых родственников в

свои объятия.

На дворе стоял август 1940 г. Гитлеровская Германия находилась на вершине своего могущества, и знающие

люди в Москве поговаривали о том, что Советский Союз после пакта о ненападении рано или поздно

присоединится к державам оси. В этих условиях мать и дочь решились на крайний шаг, последствия

которого осознавали даже те, кто лишь едва был знаком с реалиями советской жизни. Они направились в

немецкое посольство, чтобы получить паспорта и

270

уехать в Германию. Рассказ двух женщин об арестованных мужьях, сыне и брате, наверняка вызвал волну

сострадания у консульских работников, хотя за последние годы им пришлось выслушать немало подобных

историй. Однако порядок для немецкого чиновника был превыше всего. Отправить в Германию семью

осужденного там шпиона, да еще и жену еврея-коммуниста — невозможно! Но Рут вновь приходила в

посольство, просила и умоляла, плакала и улыбалась. Официальные разговоры в консульстве несколько раз

заканчивались приглашением в ресторан. Чтобы уйти от слежки, дипломаты предлагали проверенный ход —

встретиться на главном почтамте, где легко было затеряться в толпе. Каково же было удивление ухажера, когда на первое свидание девушка пришла со своей мамой!

Рут Шейбе соглашалась на все — мыла полы на квартирах немецких дипломатов, проводила с ними вечера и

выходные. В отсутствие мужа она оформила развод. Не исключено, что она поверила обещаниям кого-то из

посольских работников оформить фиктивный брак, чтобы получить германское гражданство — это не было

чем-то из ряда вон выходящим. Однако за бегом событий в тот год не мог угнаться ни один смертный.

Свидетельство о разводе было датировано шестым июня 1941 г., «чистый» паспорт, с которым можно было

регистрировать новый брак, выдали только после начала войны. Теперь он оказался уже совершенно

бесполезным.

В мае Рут стали просить помочь не только с уборкой квартир, но и с упаковкой вещей — немецким

дипломатам было очевидно, что дело идет к войне. Позже это станет ключевым пунктом обвинения простой

уборщицы: она «получила сведения о предстоящем нападении Германии на СССР за несколько дней до

последнего», но не сообщила об этом органам НКВД. Напиши Рут Шейбе письмо Сталину, или просто

пойди на Лубянку — и что же, страна встретила бы грозного врага во всеоружии? Вряд ли, ныне нам

известно, что сигналов снизу было предостаточно. Не хватало другого — политической воли руководства

принять их всерьез. Сталин до последнего момента требовал не дразнить Гитлера, и все, что не

соответствовало этой установке, попадало в мусорную корзину.

Следующим пунктом в трагической биографии двух оставшихся на свободе женщин стала ночь на 12

сентября 1941 г. Органы НКВД проводили операцию по очистке столицы от подозрительных по шпионажу

элементов. Брали всех тех, кто имел хотя бы какое-то отношение к Германии. С мужчинами было уже