Люди образовали живую изгородь, чтобы поглядеть на прибывающих, выплеснулись в огромный атриум, чтобы смотреть на длинные черные лимузины, подъезжающие и выгружающие, среди ярких портье и увенчанных тюрбанами шауишей, деловых людей, чиновников, официальных лиц, сопровождающих дам в парчовых платьях и девушек в разноцветной кисее.
Зрелище это немного напоминало премьеру фильма в Голливуде, куда толпа устремляется, чтобы поглазеть на звезд. Только здесь были еще и сосредоточившиеся перед подъездом и призванные открыть кортеж египетские музыканты с волынками, — инструмент в чехле из шотландки и плед на плече, — присутствие которых делало весь этот праздник похожим на ярмарку. Девушки встали в два ряда и передавали друг другу большие свечи, украшенные лентами и кружевными юбочками. Многие из них были очаровательны. Волынщики, совсем как на каком-нибудь кельтском газоне, время от времени продували свой инструмент и извлекали из него то долгие, как крик оленя, то высокие, словно застревающие в верхней части регистра звуки, а барабанщицы, — которые тоже открывали свадебное шествие, хотя своей внешностью они скорее напоминали своих прародительниц из фиванского некрополя, — манипулировали чем-то более похожим на бакские бубны, чем на ритуальные барабаны Древнего Египта.
С десяток детей, сгруппировавшихся у входа и имевших в своих пажеских костюмчиках такой вид, словно они ожидают Белоснежку, казалось, с трудом сдерживали свое нетерпение, хотя и старались быть на высоте положения. Наконец общее движение публики подсказало Араму, что новобрачные уже здесь. Все началось одновременно: аплодисменты, блицы фотоаппаратов, музыка волынок и тамбуринов. Позади молодых Арам заметил высокопоставленное лицо, у которого возникла странная идея пригласить его на этот прием. В кортеже он заметил и одетого в смокинг, раздаривавшего приветствия и улыбки Асасяна, который шествовал под руку с импозантной красавицей, дебютировавшей в свете, должно быть, задолго до прихода к власти Насера.
Поскольку толпа сильно напирала, молодожены иногда останавливались, что позволяло им отвечать на приветственные возгласы, — иностранные туристы казались очарованными этим зрелищем, необычным в их глазах из-за одной только близости пирамид, — позировать перед фотоаппаратами и выбрать момент, чтобы пройти между людьми, не слишком рискуя оставить фату новобрачной под чьими-нибудь ногами. Потом они снова начинали движение, а перед ними горстями бросали маленькие золотые монетки, которые дети и клиенты торопились выхватить из-под ног гостей.
Едва кортеж, прошествовавший до большой лестницы, исчез па втором этаже, как главный холл вновь обрел свою обычную атмосферу привокзального зала ожидания.
Арам сказал себе, что он уже достаточно посмотрел и что ему нет никакой необходимости присоединяться к другим гостям. Он спустился в торговую галерею побродить перед витринами — точно так же, как где-нибудь в Париже или Риме. Он даже вошел в лавку одного ювелира, который выложил перед ним на подносе несколько драгоценных вещиц, моделями для которых послужили драгоценности, найденные в одной недавно раскопанной могиле. И пока у него между пальцами струились этот крошечный жемчуг, эта оправленная тонким золотом бирюза, эти ониксы, лазуриты, эти податливые, шелестящие ожерелья, предназначенные и для того, чтобы обвивать живую шею, и для того, чтобы застывать на груди покойников; пока он ласкал иероглифическую резьбу, фараоновские печати, камеи, соединившие профили Антония и Клеопатры, его опять посетил аромат духов Дории. И ему вспомнились те эпизоды, когда он ходил в магазин «Тиффани» и как долго там она задерживалась, созерцая некоторые бесценные экземпляры и рассматривая бриллианты, расклассифицированные по размеру, качеству и цвету. Ведь она носила лишь нестандартные, весьма экстравагантные драгоценности, единственные, по ее словам, которые были на уровне ее воображения.
Интересовалась ли драгоценностями Ретна? Это была одна из бесчисленных не затронутых ими тем. Он вышел, поздравив ювелира с тем, что он владеет столь высококачественными предметами. Так он жил до сих пор: восхищаясь художниками, которые создают эти хрупкие чудеса, но покупая лишь в тех случаях, когда хотел сделать подарок. Он бесконечно возвращался в одни и те же места, но никогда не обременял себя сувенирами, фетишами, талисманами.
В центральной аллее его обогнала группа молодых японок в национальных костюмах. Они остановились перед другой витриной, где стояли две большие вазы-канопы с крышками, выполненными в виде головы бабуина и головы собаки, и со смехом принялись разглядывать, а он, не без интереса наблюдая за ними, спрашивал себя, имеют ли они хоть малейшее представление о назначении этих сосудов. Впрочем, может быть, они прекрасно знали, что в них заключали внутренности покойника, и, может быть, как раз над этим и смеялись. Насколько им должны были казаться странными все эти манипуляции, соответствующие великой утопии смерти! Он хотел бы сказать им, до какой степени разделяет их реакцию на подобные явления. Перед ним самим, по существу, никогда не стояла проблема избавления от страха смерти. Когда, весьма редко, у него появлялась мысль о смерти, то она ассоциировалась в его сознании лишь с безмятежностью несуществования.
Он дружески кивнул им и проследил взглядом, как они удаляются, похожие на больших, хорошо воспитанных бабочек, которые умеют не ударяться о стекла.
Однако, коль скоро он не пошел на этот вечер, то как еще можно провести время, прежде чем подняться наверх? Правда, здесь находился ресторан, настолько изысканный, что его, вероятно, посещали только эмиры, магнаты, приехавшие продавать свои заводы или обговаривать крупные сделки, но только он вряд ли мог позволить себе пойти туда сейчас, будучи приглашенным на прием, проходивший в соседних залах.
Он заметил табличку, указывающую путь в казино, и сказал себе, что в любом случае какую-то часть времени можно провести там. В принципе у входа нужно было сказать что-то вроде пароля, но тот, кто стоял там, поклонился ему и провел через всю прихожую, украшенную огромными, прямо меровинговскими торшерами, до тяжелого занавеса из красного бархата, и, раздвинув его, пропустил Арама в игорные залы.
Он не помнил этого места, очевидно относившегося к числу тех остатков прошлого, которые новая дирекция решила сохранить. Декоративные излишества были настолько типичны, что Арам мог вполне вообразить себя находящимся в Мюнхене, в Баден-Бадене или в Спа во времена Тобиаса. Изменились игроки вокруг столов, понтирующие исключительно в долларах и другой твердой валюте. Это было заметно сразу. И, возможно, ни в каком другом уголке «Каир-Ласнера» фантастические потрясения, происходящие вокруг нефтяных скважин, не были столь заметными, как в этом месте.
Очень скоро, однако, интерес к этим игрокам с набитыми деньгами карманами у Арама пропал. И, как это часто с ним случалось, его внимание сконцентрировалось на одной девушке, сидящей рядом с рулеткой и, по-видимому, настолько неопытной, что казалось — она вышла из номера и пришла сюда без ведома родных; интересно, как ей дали зеленый свет при входе. Арам начал за ней наблюдать. Она играла сумбурно, без какого-либо понятия. Но чем необдуманнее были ее ставки, тем больше жетонов и фишек пододвигал к ней гребок крупье. При встрече со Стоуном Арам непременно рассказал бы ему об этом чуде, нуждающемся в том, чтобы его запечатлеть в эссе о везении. Он вспомнил историю юной Каролины Отеро, выигравшей двадцать один раз на одной и той же цифре не вследствие расчета, а просто потому, что тринадцатилетняя девочка, войдя впервые в игорный зал, не знала, что ставку надо снимать. В эту историю он, естественно, никогда не верил. Однако малышка, которую он видел сейчас перед собой, тоже явно не принадлежала к числу искушенных игроков. Не отдавая в этом отчета, она приковала к себе внимание всего стола. Внезапно Арам почувствовал нечто вроде тоски, представив себе, что с минуты на минуту гребок отнимет у нее добычу, и ему захотелось уйти до того, как это произойдет. И он покинул игорный зал.