На партсобрании Панов объявил о моем назначении парторгом роты.

6-е августа.

Сегодня получила письмо от сестры. Маруся пишет, чтоб я приехала отдохнуть. Сейчас не время об этом думать. Сегодня по радио сообщили: взяты Орел и Белгород. Отдохнем после войны.

Читая письмо, я вдруг вспомнила, как моя сестричка заплакала, увидев меня, пришедшую с завода, грязную, всю в масле… Ей стало жалко меня, а я была тогда очень счастлива. С тех пор мы никогда с ней больше не встречались. А сейчас она волнуется, оплакивает мою судьбу из-за того, что я на фронте… Не надо, сестричка. Я— счастлива! Спасибо тебе за письмо.

8-е августа.

У гитлеровцев в обороне оживление. Что это? Прибытие новых войск? Подготовка к наступлению, передислокация или это игра, чтоб нас обмануть?

Уже который день мы ведем наблюдение. Строим планы, как нам пробраться через укрепления противника, пройти к ним в тыл. Иногда мы так размечтаемся, что простой рядовой «язык» нам уже не нужен. Генерала подавай! Да еще с планшетом! А в нем оперативные планы и карты.

В стереотрубу видим ряды проволочного заграждения. Они идут вдоль обороны противника, прерываются около лощины. А лощина глубокая, длинная — ведет к самой обороне немцев и, видимо, не простреливается. Пулеметы с правого и левого флангов, пожалуй, не возьмут ее. Она конечно же заминирована, но наши саперы обещают провести нас по лощине. Итак, лощина — единственная возможность для осуществления нашего плана.

Мы подобрали восемь автоматчиков-добровольцев. ПНШ разведки полка капитан (уже капитан!) Анистратов доложил подполковнику Озерскому о наших замыслах. Командир полка вызывает нашу восьмерку к себе на КП.

— Что ж, инициативу одобряю! — сказал подполковник. — Но в тыл к немцам отпустить вас не могу, не время. Да на нашем участке фронта сейчас и не пройти. Надо реально смотреть на вещи. Не могу я зря рисковать своими бойцами, а вот взять «языка» с линии обороны— это сейчас наиважнейшая задача всего полка. Ясно? Действуйте!

И вот мы действуем. Впереди идет Постников. Он недавно окончил школу младших лейтенантов, и сейчас для него не существует на свете преград. Капитан Анистратов передает последнее приказание: «Всю операцию закончить до четырех утра. Не уложитесь к этому времени, возвращайтесь. Это приказ командира полка».

Капитан волнуется. Его волнение понятно. Сегодня впервые он остается в обороне, а нас отправляет на задание. Он очень изменился. Подобрел, что ли. Заботился, как бы я не отстала, помогал. Сверили часы. Меня мучает любопытство: почему именно в четыре часа утра надо закончить операцию? Перед тем, как покинуть уютные траншеи пехотинцев, Анистратов отзывает Постникова и меня в сторону и повторяет: «Так помните: в четыре вы должны быть здесь, иначе пехота пойдет в разведку боем и вы, если не вернетесь к этому времени, можете попасть в переплет, под огонь своих батарей».

Душный августовский вечер. Мы лежим в лощине. Ахмедвалиев и Коробков вступили в борьбу с минами. Нам понятно спокойствие гитлеровцев за лощину. Здесь такое множество мин, что до утра вряд ли удастся очистить проходы. А торопить саперов нельзя. Малейшее неверное движение — все взлетит на воздух. Ребята и сами понимают, что действовать нужно быстро. Вот мы движемся. Нет, снова остановка. В небе тарахтит «кукурузник». Со стороны немцев слышится скрип телег. Мы уже близко, почти рядом. Путь свободен! Вперед, скорей, скорей вперед! Заползли в какую-то узкую канаву, она становится все глубже. Вероятно, это отвод для стока воды. Начинает светать. Гитлеровцы кишмя-кишат. Подходят новые подразделения с повозками. Солдаты сгружают тяжелые ящики с боеприпасами, кричат:

— Шнэль! Шнэль!

Рассвет наступает с катастрофической быстротой, но нас спасает густой туман. По узкой канаве подползаем к обороне. Гитлеровцев здесь битком. Наверняка идет подготовка к наступлению. Как же быть? Необходимо предупредить командование. Но поздно — уже четыре часа. Постников отдает приказ:

— Ложко и Плошкин! Противотанковыми по повозкам! Остальные за мной!

В траншеях что-то невообразимое: вопли, крики, стоны. Все смешалось, кто-то уже тащит немца. «Отход!» — кричит Постников, строча из пулемета вдоль траншей. Мощно загремела наша артиллерия. Бежим по лощине в рост. «Осторожнее! — предупреждает Коробков, — не сворачивайте в сторону!»

Артиллерия бьет сильней и сильней. Слышится наше русское «урра». Это батальон силовой разведкой идет в бой. Они врываются в траншеи противника. Мы сидим в своей обороне, не можем дух перевести.

Туманное утро. Потянулись раненые, поддерживая друг друга. Говорят, что это была генеральная репетиция грядущего наступления. Пойманный гитлеровец обстоятельно отвечает на все вопросы.

Я заглядываю в землянку. Немец сидит на полу, прислонившись спиной к стене, и монотонно напевает какую-то грустную песенку. Я прислушиваюсь к словам. Он повторяет одну и ту же фразу:

что означает примерно следующее: «Мои дети дома, а я тут. Жена мне изменяет (дословно — скачет в сторону), а мне капут».

Трогательная помесь типично немецкой сентиментальности и фривольности.

Автоматчик из охраны спрашивает:

— Что этот акын поет?

Я перевожу. Солдат недобро усмехнулся:

— Ну этот-то теперь увидит свою фрау и своих киндер. Вот увидим ли мы, бабушка надвое гадала. А капут не ему, а Гитлеру.

Немец перестает петь, настороженно прислушивается и, услышав знакомые слова, с готовностью восклицает:

— Гитлер капут! Яволь, Гитлер капут!

11-е августа.

Всю ночь ползали с саперами. Они готовят путь пехоте. А мы охраняем их. Выдвигаемся к немецкой обороне, лежим на животах, ведем наблюдение. Фрицы нервничают, не спят. Боятся русского Ивана.

На рассвете возвращаемся в роту. На пути много раз ахаем: за ночь появилось столько нового вооружения! Стоят какие-то машины, закрытые брезентом. Над кузовами что-то высоко поднято. Ребята говорят, что это и есть гвардейская артиллерия, знаменитые эресы, русские катюши. Встречаем танки, много орудий. Несмотря на отчаянную усталость, мы ликуем: подготовочка солидная! Домой приходим веселые, возбужденные и, не дожидаясь завтрака, сваливаемся кто где, как убитые. Мы без сна и отдыха вторую неделю.

13-е августа.

Подготовка наших войск к наступлению, как видно, подходит к концу. Саперы продолжают проделывать проходы в немецкой обороне. Мы выдвигаемся в сделанные проходы, лежим почти рядом с немцами и наблюдаем за ними. На стороне нашей обороны все постепенно стихает. Притаился и фриц.

В роте нам дают немножко вздремнуть. Но вот: «Подъем!» Сегодня эта команда звучит значительно и торжественно. Никифоров разливает по котелкам суп. И кажется, что суп нынче пахнет особенно вкусно. А гречневая каша — просто объедение!

Проверяем автоматы. Диски заполнены. Гранат достаточно. Где-то справа, у соседей, уже начинается артиллерийская подготовка.

— Собирайся! — кричит комроты Печенежский. Вскакиваем, и вперед — по взводам.

Мы почти бежим. Огромное поле. Всюду нарыты новые ячейки. Всюду радисты и связисты. Радисты-минометчики, радисты-артиллеристы, радисты других подразделений. Вдруг слышу: «Софья! Со-оня!» Останавливаюсь и вижу в ячейке среди радистов Лаврову:

— Валька!

— Сонька!

Мы обнимаемся.

— А по мне сейчас наш танк прошел — кричит Валюха. — Я пригнулась в ячейке, а он прошел прямо надо мной, раздавил на моей спине рацию. Вот ремонтируем. Мне теперь танки не страшны, я обкатанная!

Я ее целую, догоняю ребят, машу рукой. «Эй, пехота, не пыли!» — орет она вслед.

Звучит команда: «По траншеям! Далеко не расходиться!»

У пехотинцев сосредоточенные лица. Все они в полной боевой. Поздоровались. Пожилой солдат спокойно доедает кусок черного хлеба с сахаром. Увидев меня, подмигнул как-то лихо, одним глазом: «Здорово, дочка! Вот доедаю, чтоб немцев гнать было легче».