Наконец-то лед тронулся и у нас. Мы наступаем! Какое это великое чувство: Советская Армия наступает!

В ночь на 13-е марта разведчики на левом фланге полка у д. Берлезова обнаружили, что противник из-под города Белого начинает уходить в направлении Духовщины-Ярцево, сжигая населенные пункты.

В штабе полка никто не спит. Все ожило, задвигалось, зашумело. Гудят телефоны. «Волга! Волга!» — слышатся позывные. Штабные офицеры неузнаваемы: подтянутые, помолодевшие. Даже Митин, самый спокойный и самый «неофицеристый» из офицеров, преобразился. Сейчас он настоящий военный. Офицеры штаба уходят в подразделения. ПНШ-1 Борисов уходит с группой автоматчиков. Уговорила и меня взять с собой.

Полк начал преследование противника. Передний гитлеровский край взорван. Здесь тонны проволочного заграждения и мин различных систем. Около проволоки и на бруствере лежат бойцы в белых маскхалатах. Они уже никогда не встанут. Это полковые разведчики. Они и мертвые указывают пехоте путь на запад. Мы идем со стрелковой ротой капитана Гарбузова, которая быстро продвигается вперед. Ночью вышибли гитлеровцев из круговой обороны и остановились. Вокруг нас взлетают в небо ракеты. Мы давно уже оторвались от полка.

На рассвете, в сером тумане, метрах в пятидесяти от нас увидели немецкие траншеи, битком набитые гитлеровцами. Они поливают нас из пулеметов, нельзя поднять головы. Только теперь мы поняли, что вклинились далеко в немецкую оборону, окружены со всех сторон. У нас плохо с боеприпасами. Приказано беречь каждый патрон. Огонь открывать только в исключительных случаях. Приказано во что бы то ни стало удержать эту линию обороны.

Позади небольшая лощинка с кустами вытянулась к лесу. Это единственная возможность прорваться к своим, чтобы установить связь с полком. Капитан Борисов посылает автоматчиков, но ребята, не добежав до середины лощины, остаются в ней навсегда. Гитлеровцы простреливают лощину вдоль. Двое бойцов стрелковой роты пытаются вынести автоматчиков, но, раненные, ползут назад в траншеи.

По очереди стоим на посту. Остальные отдыхают в бывших фрицевских землянках. Я не могу там сидеть: страшно пахнет дустом. Все стены увешаны картинками: голые женщины. Какая мерзость! Неловко перед бойцами.

Уже за полдень. Отбиты две контратаки. Вдруг из оружейной кладовой, где лежат убитые, послышался жуткий вопль, раздирающий душу. Боец кричал и бил ногами о стену кладовой. Живой! Солдаты подхватили бойца сильными руками и осторожно внесли в землянку. Перевязали ему страшную рану, положили на перину, завернули в одеяло, обложили подушками (благо их здесь полно). Он громко стонет. Говорим: «Потерпи до ночи. А ночью должны установить связь, наверняка наши прорвутся сюда и тогда наш санитар Питеряков доставит тебя, папаша, в медсанбат. Там уж поставят тебя на ноги». Боец стонет все тише и тише. Он не может говорить, но как будто все понимает. Согрелся, постепенно умолк.

На полу в землянке бойцы раскуривают «козью ножку». Смакуют одну на всех. Никто не знает фамилии бойца. В дверях появились капитаны Гарбузов и Борисов.

— Товарищ капитан, что-то «рыжие» странно себя ведут, то поливают нас огнем, то совсем затихают, — говорят бойцы.

— Немцев крепко жмут наши с флангов. Вот они и нервничают. Вероятно, готовятся к отходу… — отвечает Борисов. — Главная задача, товарищи, удержать оборону до прихода наших, а там пойдем! Как, удержим?

— Костьми ляжем, а немец не пройдет!

Капитан Гарбузов раскуривает с бойцами последний табак, вытряхнутый из кисета. Лицо его спокойно, только крепко сжатые челюсти да вздрагивающая жилка на виске выдают его тревогу и волнение. Наших все нет и нет.

Помощь пришла гораздо раньше, чем мы думали.

К вечеру в лесу заметили движение. Думали, немцы… Присмотрелись: свои! Командиры прислали к нам связных, а через некоторое время к нашей круговой обороне двинулась пехота со станковыми пулеметами, минометами. Бойцы шли гуськом. Огромные тени вырастали перед нашими глазами, будто к нам приближались гиганты и растворялись среди нас. В траншеях становилось тесно и жарко.

Вдали, в глубине немецкой обороны, пылает зарево пожаров, ухают взрывы. Гитлеровцы, отступая, сжигают деревни, взрывают мосты и дороги. Из леса ударили наши артиллеристы. Пехота двинулась вперед.

Сегодня мы с капитаном Борисовым вернулись в штаб. Я узнала, что наш боец жив. Пуля прошла в затылочной части, где-то между полушариями мозга. Боец лишился речи, но он будет жить. Каких только чудес не бывает на фронте!

22-е марта.

Штаб расположился в деревне Вертки Заболотные. Митин и Цибатов составляют сведения о результатах продвижения полка с 14 по 22 марта. Освобождено от немецко-фашистских захватчиков 32 населенных пункта. Очищена от противника шоссейная дорога от г. Белого до райцентра Пречистое. Отличилась в боях стрелковая рота, которой командовал капитан Гарбузов. Говорят, многих представили к награде. Конечно, героев было гораздо больше. Идут в бой тысячи, но нельзя же всех наградить!

23-е марта.

У меня неважнецкое настроение. Вот уже много дней я живу в штабе неизвестно в качестве кого. Офицеры штаба относятся ко мне по-дружески. Вероятно, они соскучились по женскому обществу, проявляют всяческую заботу, но мне не по себе.

Начальник штаба полка майор Третьяков и слышать не хочет о том, чтобы направить меня в боевое подразделение. По мнению офицеров, Третьяков умный, грамотный штабной работник. Наверно, это так, но меня убивает его философия. По мнению Третьякова, жизнь— это простое напряжение ума и тела, чтоб заработать насущный хлеб и получать некоторые другие наслаждения. Любые диспуты, возникающие в свободное время среди офицеров штаба, даже на такие темы, как искусство, в присутствии Третьякова упрощаются, становятся неинтересными.

Только что я помыла в хате полы (надо же хоть чем-то заняться!). Лежу на печи и думаю о том, как же мне так вырваться отсюда, чтобы не обидеть хороших людей, не испортить отношений с начальством и не нарушить воинский устав!

Офицеры выпили свои положенные сто граммов. Один Митин не пьет. Невзирая на шутки товарищей, он каждый раз, аккуратно, не торопясь, сливает вино во фляжечку: на особый случай.

Сегодня спор о женщинах фронта.

Третьяков считает, что женщины на фронте ищут острых ощущений. Борисов, Митин, Цибатов возмущены, заместитель командира полка по артиллерии капитан Новиков улыбается. «Глупости, майор, не хочется даже спорить». Третьяков продолжает: «Какой там патриотизм! Прикрываются высокими фразами. Одни находят интерес в том, что мужиков много, а я, дескать, одна, другие любят ходить на острие ножа, увлекает игра со смертью…» (Взгляд в мою сторону).

Оскорбительная философия Третьякова дает право нарушить воинский устав. Все происходит необычайно просто. Я выхожу из штаба и иду прямо в землянку командира полка. Здесь же и майор Дмитриев.

— Я вас очень прошу направить меня в подразделение!

— Наконец-то! — обрадовался командир полка майор Озерский. — А мы только что с замполитом о вас вспоминали. Что это, думаем, Третьяков держит боевую разведчицу в штабе! Мы вам поможем. В роту автоматчиков к капитану Печенежскому пойдете!.. Печенежский — командир крепкий, смелый, да и заместитель его по политчасти Петров редкой души человек, настоящий большевик. А с автоматчиками вы должны быть знакомы. Докукинцы не раз встречались с нашей ротой. Когда Докукин пришел в наш полк, автоматчики частенько действовали вместе с его батальоном. Хороший мужик Докукин. Отчаянный, но хороший!

Мне очень приятно слышать такой отзыв о моем бывшем командире.

24-е марта.

Нагруженная вещевым мешком, скаткой шинели и плащ-палатки, вхожу я к автоматчикам и останавливаюсь на пороге. Бойцы спят на широких нарах вдоль всей хаты. Образцовый порядок, чистота, ароматно пахнет супом и жареным салом.

У печки боец в нижней рубашке и фартуке ловко орудует ухватом. Он с любопытством оглядывает меня прищуренными глазами. Выпрямляется.